Гаврик смотрел на жесткие, крепко закрученные черные, как вакса, усы, на длинную полоску пластыря поперек щеки и, машинально переступая ногами, с ужасом приближался к господину.
– У тебя есть батько и матка?
– Ни.
– С кем же ты живешь?
– С дедом.
– А дед кто?
– Старик.
– Понятно, что старик, а не молодой. А что он делает?
– Рыбу ловит.
– Значит, рыбак?
– Ну, рыбак. Рыбалка.
– А ты что?
– Хлопец.
– Это ясно, что хлопец, а не девочка. Я тебя спрашиваю: что ты делаешь?
– А ничего. Дедушке помогаю.
– Стало быть, вместе рыбачите?
– Эге.
– Так-с. Понятно. Как же это вы так рыбачите?
– А просто. Ставим на ночь перемет, а потом утром вытягиваем бычков.
– Стало быть, выходите в море на шаланде?
– Эге.
– Каждый день?
– Как это? Что вы спрашиваете, дядя? Я не понимаю.
– Экий ты дурень! Я тебя спрашиваю: каждый ли вы день выходите в море на шаланде?
– А то как же!
– Утром и вечером?
– Ни.
– Что ни?
– Только утром.
– А вечером?
– И вечером тоже.
– Так как же ты говоришь, что только утром, когда и вечером тоже?
– Ни. Мы вечером только ставим перемет. А бычков – тех вытягиваем утречком.
– Понимаю. Стало быть, вечером тоже выходите?
– Ни. Вечером только ставим.
– Ой, господи боже! Но для того, чтобы поставить, ведь надо вам прежде выйти в море?
– А как же!
– Значит, вечером тоже выходите?
– Ни. Вечером не вытягиваем. Вытягиваем только утречком.
– А вечером выходите ставить?
– А как же!
– Стало быть, вечером тоже выходите?
– Эге.
– Ну, вот видишь, какой ты дурень! С тобой надо разговаривать, хорошенько накушавшись гороха. Ты зачем такой дурень?
– Я маленький.
Усатый господин посмотрел на Гаврика сверху вниз с нескрываемой насмешкой и слегка, но, впрочем, довольно-таки основательно щелкнул его по голове.
– Эх ты, рыбалка!
Но мальчик вовсе не был таким дурнем.
Он сразу почувствовал в усатом хитрого и опасного врага. Ходит по берегу, выспрашивает про матроса. Только делает вид, что пришел пострелять. А на самом деле, кто его знает, что у него на уме. Наверное, какой-нибудь из сыскного. Еще, чего доброго, пронюхает как-нибудь, что именно у них в хибарке и скрывается беглец. Может, уже и проследил, не дай бог!
Гаврик тотчас решил прикинуться совсем маленьким дурачком. От дурачка не много узнаешь.
Мальчик тут же скроил глупую рожу, какая, по его мнению, должна быть у маленького дурня, выпучил бессмысленно глаза и стал преувеличенно застенчиво переминаться с ноги на ногу, ковыряя на губе заеду.
Усатый, видя, что имеет дело с полным несмышленышем, решил сначала войти с ним в дружбу, а уж потом обо всем выспросить. Он не без основания полагал, что дети – народ любопытный и наблюдательный и знают лучше взрослых, что делается вокруг.
– А как тебя звать, мальчик?
– Гаврик.
– Так-с. Стало быть, Гаврюха?
– Эге. Гаврюха.
– Ну, вот что, Гаврюха: хочешь выстрелить?
Даже уши у мальчика и те покрылись горячей краской. Однако он тут же овладел собой и, продолжая изображать дурачка, пропищал совсем тоненьким голоском:
– А у меня, дяденька, нету пятачка.
– Это я понимаю, что у тебя нету капиталов. Ничего. Один раз можешь выстрелить, я заплачу.
– Дяденька, а вы с меня не смеетесь?
– Не доверяешь? Ну хорошо… Вот!
С этими словами усатый выложил на прилавок большой, совершенно новый пятак.
– Пали!
Гаврик, задохнувшийся от счастья, нерешительно посмотрел на хозяина тира.
Но у того на лице появилось уже строго официальное выражение, исключавшее даже самую возможность дружеских перемигиваний.
Он посмотрел на мальчика, как на незнакомого, и, учтиво, склонившись над прилавком, спросил:
– Из чего вы предпочитаете стрелять, молодой человек: из пистолета или же из ружья-с?
Тут Гаврик и взаправду почувствовал себя дурачком – до того растерялся от так неожиданно подвалившего ему счастья.
Он обалдело улыбнулся и, почти заикаясь, пролепетал:
– Из монтекристо.
Хозяин элегантно зарядил ружье и подал его мальчику. Гаврик, сопя, припал к прилавку и стал целиться в бутылку. Конечно, ему больше хотелось бы выстрелить в японский броненосец. Но он боялся промахнуться, а бутылка была большая.
Мальчик старался как можно дольше растянуть наслаждение прицеливания. Поцелившись немножко в бутылку, он стал целить в зайца, потом в броненосец, потом опять в бутылку. Он переводил мушку с кружка на кружок, глотая слюну и с ужасом думая, что вот он сейчас выпалит – и все это блаженство кончится.
Гаврик глубоко вздохнул, положил ружье и, виновато взглянув на хозяина, сказал усатому:
– Знаете что, дядя: я лучше не буду стрелять, я уже все равно поцелился, а вы меня лучше угостите в будке зельтерской с сюрпризом. Вам же дешевле обойдется.
Усатый ничего не имел против, и они, стараясь не глядеть на хозяина, на его презрительную и вместе с тем насмешливо-равнодушную физиономию, отправились к будке.