В тот вечер, когда мы после ужина сидели в гостиной, я вручил ей заветный документ. Она лишь мельком взглянула на него и тут же отшвырнула.
— Зачем тебе это понадобилось? — В ее голосе зазвучали зловещие нотки.
— Я оформляю паспорт.
— Зачем?
— Я собираюсь ехать в Англию. Как только накоплю денег.
Взгляд матери был устремлен на газовый обогреватель, который теперь заменял нам камин. Я не мог разглядеть ее лица за оказавшейся между нами лампой, но свет падал на ее руки, которые стали совсем как у госпожи Нунан — со скрюченными пальцами и набухшими суставами, усыпанные старческими пигментными пятнами, с синеватыми ногтями.
— Чтобы там остаться… — произнесла она наконец.
— Еще не знаю, мама. Но если я останусь, то хочу, чтобы ты тоже переехала туда.
— Я не могу себе этого позволить.
— Я бы помог.
— Я бы не приняла твоей помощи. Как бы то ни было, я бы не вынесла тамошних зим.
— Но ты ведь терпеть не можешь жару, мама.
— Холод еще хуже.
Она механически произносила слова, словно сама себя не слышала.
— Мама, я не хотел тебя расстраивать. Но пришло время поговорить… еще раз. О твоей семье. Потому что это и моя семья.
Повисло тягостное молчание, и, не в силах терпеть его дольше, я первым нарушил его.
— Мама, ты слышала, что я…
— Я слышала.
— Тогда скажи мне… — я запнулся, не зная, о чем спросить. — Я… послушай, я до сих пор помню все, что ты мне рассказывала, когда я был… ну, до того, как я… ты рассказывала про Стейплфилд, про свою бабушку, и я хочу знать… почему ты перестала говорить об этом, почему я ничего не знаю… — Я услышал, как дрожит мой голос.
— Больше нечего рассказывать, — произнесла она после долгой паузы.
— Но как же так? А твои родители? Что с ними случилось?
— Они оба умерли… когда мне было всего несколько месяцев. Я их совсем не помню.
Ее руки свесились с подлокотников кресла.
— И ты жила со своей бабушкой… Виолой… она была твоего отца… или матери?..
— Она была бабушкой по отцовской линии. Я рассказала тебе все, что помнила, когда ты был маленьким.
— Но почему ты перестала рассказывать после того, как я… это все из-за ее фотографии, которую я нашел в тот день?
— Я не помню никакой фотографии.
С каждой фразой ее голос становился все более тусклым и безжизненным.
— Ты должна помнить, мама. Ты была в такой ярости. Из-за фотографии, с которой ты меня застукала в твоей спальне…
— Ты постоянно шуровал в моей спальне, Джерард. Ты же не думаешь, что я помню каждую мелочь?
— Но… но… — Мне до сих пор не верилось в происходящее. — После того дня ты ни разу не упоминала о Стейплфилде…
— Я помню только то, Джерард, что, став старше, ты перестал спрашивать. И хорошо. Нельзя жить прошлым.
— Да, но почему ты перестала говорить об этом?
— Потому что ничего не осталось, — огрызнулась она. — Там… был пожар. После того, как мы уехали. Во время войны. Дом сгорел дотла.
— Ты никогда мне этого не говорила!
— Да… Я не хотела разочаровывать тебя. Вот почему я перестала рассказывать об этом.
— Жаль, что ты так решила, мама. Все эти годы я надеялся… надеялся… — Я был не в силах продолжать.
— Джерард, ты ведь не думал, что дом был нашей собственностью?
— Нет, конечно, нет. Я просто хотел увидеть его.
Но, разумеется, я думал о Стейплфилде как о своем доме, хотя и не признавался себе в этом. Неизвестный наследник, затерянный в далеком Мосоне, в ожидании, когда семейные адвокаты позовут его домой. Нелепо, абсурдно. В глазах щипало от подступивших слез.
— Прости, Джерард. Я поступила дурно. Мне вообще не следовало упоминать об этом доме.
— Нет, мама. Тебе, наоборот, нужно было рассказать как можно больше. Почему вы уехали? В чем была причина пожара?
— Это была бомба. Мы… я была в школе. В Девоне. Нас эвакуировали от бомбежек.
В какой-то момент мне показалось, что она растрогана воспоминаниями. Но вот в ее голосе опять появилась некоторое отчуждение.
— А Виола?
— Она опекала меня. Пока не умерла. Вскоре после войны. Тогда мне пришлось идти работать.
— Но ведь у вас был большой дом, с прислугой. Разве он не был застрахован? И неужели Виола ничего не оставила тебе?
Еще одна долгая пауза.
— Все ушло на похороны. Осталось немного денег, которых едва хватило, чтобы оплатить мои курсы машинописи. Она сделала для меня все, что смогла. И это все.
— Мама, это не все, и ты это знаешь. А «Серафина»?
— Я не понимаю, о чем ты говоришь.
— Рассказ, написанный Виолой. Он лежал в том же ящике, что и фотография.
— Я не помню никакого рассказа.
Я уже готов был возразить, но понял, что настаивать бессмысленно.
— Почему ты не хочешь говорить о своем прошлом?
— Наверное, по той же причине, по которой ты никогда не рассказываешь о своей подруге. Мое прошлое никого не касается. Даже тебя.
Впервые за семь лет мать признала факт существования Алисы.
— Нет, это совсем другое. Алиса… она не имеет к тебе никакого отношения…
— Она уводит тебя от меня.
— Это несправедливо! Как бы то ни было, мне уже почти двадцать один год, в этом возрасте люди уходят из дома, женятся…
— Так ты женишься? Что ж, спасибо, что сказал…
— Я этого не говорил!
— Так ты женишься или нет?
— Я еще не знаю!
Мы оба почти кричали.
— Я не хотел бы говорить о ней, мама, — произнес я, несколько успокоившись.
— Но ты ведь собираешься ехать к ней.
— Я… я просто не хочу говорить о ней.
— Джерард, — сурово произнесла она после затянувшейся паузы, — я знаю, ты думаешь, будто я ревную. Ревнивая мать, которая не отпускает сына. Что бы я ни сказала, это ничего не изменит. Только помни: я пыталась спасти тебя.
— Спасти от чего, мама?
Но она лишь произнесла: «Я иду спать».
— Тогда скажи мне одну вещь, — не унимался я, — и больше я ни о чем не спрошу тебя. Где находился Стейплфилд? Дом, я имею в виду. Он был в деревне Стейплфилд?
Скрипнуло ее кресло. Она поднялась и тяжелой походкой двинулась к двери. Я думал, что она выйдет молча, но в дверях она обернулась, и в свете лампы блеснули стекла ее очков.