Вальтеру необходимо было самому на это посмотреть.
Он пополз вперед. Шум становился громче. Нужно было заглянуть в траншею, но как это сделать, чтобы его не увидели?
Он услышал голос позади, и у него замерло сердце.
Обернувшись, увидел знакомые лампы-светлячки. Возвращалась команда, чинившая заграждение. Он распластался, вжимаясь в грязь, и вынул пистолет.
Они спешили, не стараясь идти тихо, радуясь, что выполнили задание и торопясь вернуться в окоп. Они были уже близко, но не смотрели на Вальтера.
Когда они пробежали мимо, ему в голову пришла мысль, и он вскочил.
Сейчас, если кто-нибудь увидит его при вспышке ракеты, он покажется частью группы.
Он побежал за ними. Вряд ли они услышали бы его шаги, а если бы и услышали, то приняли бы за собственные. Никто не обернулся.
Он посмотрел туда, откуда шел шум. Сначала смог различить лишь несколько источников света — наверное, фонари. Постепенно его глаза привыкли, и наконец он разглядел происходящее в траншеях, и это его потрясло.
Перед ним были тысячи людей.
Он остановился. Теперь назначение широкой траншеи, неясное прежде, стало понятно: здесь англичане собирали войско для массированного удара. Люди стояли и ждали, переминаясь с ноги на ногу, свет офицерских фонарей поблескивал на штыках и стальных касках; они стояли плотными рядами. Вальтер попытался посчитать: десять рядов по десять человек — сотня, еще столько же — двести, а это будет — четыреста, а с этими — восемьсот… В его поле зрения было более полутора тысяч человек, остальных скрывала тьма.
Наступление должно было начаться с минуты на минуту.
Надо было как можно скорее сообщить командованию. Если бы немецкая артиллерия открыла сейчас огонь, они бы убили тысячи вражеских солдат прямо на месте, за линией окопов, еще до начала наступления. Это была удача, посланная небом, — ну или, может, чертом, который играет в орлянку, решая, кому повезет на этот раз. Как только Вальтер доберется до своих, сейчас же позвонит в штаб.
Взметнулась осветительная ракета. В ее свете он увидел английского часового, глядящего на него из-за бруствера с винтовкой наизготовку.
Вальтер упал на землю и зарылся лицом в грязь.
Прозвучал выстрел. Тут один из натягивавших проволоку закричал:
— Не стреляй, псих, это же мы! — выговор у него был как у слуг в валлийском поместье Фицгерберта, подумал Вальтер, и решил, что, наверное, здесь стоит полк из Уэльса.
Ракета погасла. Вальтер вскочил на ноги и побежал в обратном направлении. Несколько мгновений часовой не сможет видеть после ракеты. Вальтер бежал так, как еще не бегал ни разу в жизни, ожидая каждую секунду выстрела в спину. Через полминуты он добежал до английской проволоки, упал на колени и быстро прополз через лаз. Взлетела еще одна ракета. Он все еще был в пределах выстрела, но его было уже не так легко заметить. Ракета была прямо над ним. Опасный кусок горящего магния упал в метре от его руки, но выстрелов больше не было.
Когда ракета догорела, он поднялся и побежал — и так бежал до самых немецких окопов.
II
В два часа ночи в паре миль от линии фронта с английской стороны Фиц обеспокоенно наблюдал за построением Восьмого батальона. Он боялся, что только что обученные новички его опозорят, но этого не произошло. Настроение у них было подавленное, но приказы они выполняли старательно.
Командующий, сидя в седле, обратился к солдатам с краткой речью. Его освещал снизу луч сержантского фонаря, и он был похож на какого-то сказочного злодея.
— Наша артиллерия стерла с лица земли линию обороны противника, — говорил он. — Когда туда попадете, вы не увидите ничего, кроме мертвых немцев.
Где-то рядом сказали с валлийским акцентом:
— Удивительно, как эти мертвые немцы умудряются отстреливаться!
Фиц стал осматривать ряды, пытаясь понять, кто это сказал, но было слишком темно.
— Вы должны занять и удерживать их позиции, — продолжал командующий. — А потом приедет полевая кухня и вас накормят горячим обедом.
Рота «Б» под командованием сержантов направилась на передовую. Шли полями, оставляя дорогу свободной для транспорта. Тронувшись с места, они запели «Веди меня, Господь». Их голоса еще несколько минут звучали, когда они уже исчезли во мраке.
Фиц вернулся в штаб батальона. На передовую офицеров должен был доставить открытый грузовик. Фиц сел рядом с лейтенантом Роландом Морганом, сыном эйбрауэнского управляющего шахтой.
Фиц старался пресекать пораженческие разговоры, но и сам ни в чем не был уверен. Еще ни одна армия не предпринимала такого наступления, и никто не мог сказать с уверенностью, чем оно обернется. За семь дней бомбардировки противник не был разбит: немцы действительно продолжали отстреливаться, как саркастически заметил голос из строя. Фиц написал об этом в рапорте командованию, и полковник Хервей при встрече гнусно намекнул, что Фиц просто боится.
Фиц не боялся, он тревожился. Когда командование закрывает глаза на плохие известия, солдаты гибнут сотнями и тысячами.
Словно подтверждая его правоту, позади на дороге разорвался снаряд. Обернувшись, Фиц увидел в воздухе куски разлетающегося на части грузовика — такого же, как тот, на котором они ехали. Следовавшую за ним машину повело в кювет, а в нее, в свою очередь, врезался еще один грузовик. Картина была ужасная.
Новые снаряды стали падать справа и слева в поле. Немцы целили в дороги, идущие к линии фронта, а не в сами укрепления. Должно быть, они догадались, что вот-вот начнется большое наступление, — такие массовые перемещения людей сделать незаметными невозможно, — и с фатальной точностью убивали солдат еще до того, как те попадут в окопы. Фиц прогнал подступающую панику, но на душе было неспокойно. Его рога могла просто не добраться до передовой.
Они достигли района сосредоточения войск без новых неприятностей. Там было уже несколько тысяч человек. Они стояли, опираясь на винтовки, кое-кто тихо разговаривал. Фиц узнал, что некоторые соединения сильно пострадали от обстрела. Он ждал, мрачно гадая, существует ли еще его рота. Но «Эйбрауэнское землячество» прибыло в целости и сохранности, выстроилось, и последние несколько сот ярдов к месту построения он вел их сам.
Им оставалось только ждать приказа выступать. В траншее стояла вода, и у Фица скоро промокли ноги. Петь не разрешалось: могли услышать во вражеских окопах. Курить тоже было запрещено. Некоторые молились. Высокий парень вынул свою расчетную книжку и начал заполнять страницу «Завещание и распоряжения на случай смерти» в узком луче фонарика, которым ему светил сержант Илайджа Джонс. Он писал левой рукой, и Фиц узнал Моррисона, бывшего слугу из Ти-Гуина и бэттера команды по крикету.
Рассвело рано — самый длинный день в году был всего несколько дней назад. Некоторые достали из нагрудных карманов фотокарточки — смотрели, целовали. Это выглядело сентиментально, и Фиц заколебался было, но потом тоже вынул фотографию. У него была карточка сына, Джорджа, которого дома звали Малыш. Ему было уже полтора года, но фотографию сделали, когда ему исполнился год. Судя по драпировке, на фоне которой его сняли — аляповатой полянке с цветами, — Би, видимо, ездила с ним в студию. Он не очень-то был похож на мальчика, одетый в какое-то длинное белое одеяние и чепчик, но он был здоров и крепок, и если Фиц сегодня умрет, он унаследует графство.