Скоро он это узнал. После обеда бригадир — благодушный человек, по виду которого чувствовалось, что ему не сегодня-завтра в отставку, сообщил, что они поступают под командование полковника графа Фицгерберта, этого чопорного, высокомерного, безжалостного эксплуататора. Какая жалость, что немецкая пуля попала ему в ногу, а не в сердце.
— У нас четыре важнейших задачи! — сказал Фиц, когда они выстроились перед ним по стойке смирно. — Мы прибыли сюда, чтобы защищать нашу собственность. По пути из порта, вы могли видеть большой склад, охраняемый войсками. На площади в десять акров находится шестьсот тысяч тонн снарядов и другого военного имущества, которое Великобритания и Соединенные Штаты прислали сюда, когда русские еще были нашими союзниками. Теперь, когда большевики заключили мир с Германией, мы не хотим, чтобы боеприпасы, за которые заплатили наши налогоплательщики, попали в их руки.
— Нелогично, — сказал Билли, достаточно громко, чтобы его слышал не только Томми. — Почему было не увезти все это домой, вместо того чтобы тащить сюда нас?
Фиц сердито глянул в направлении источника шума и продолжил:
— Кроме того в этих краях много чешских националистов. Одни — военнопленные, другие работали здесь до войны. Они сформировали Чехословацкий легион и хотят из Владивостока морем добраться до Франции, чтобы примкнуть к нашим войскам. Они подвергались преследованиям большевиков, и наша задача — эвакуировать их. Здесь, в Сибири, находятся восемьсот тысяч австрийских и немецких военнопленных, освобожденных по условиям Брестского договора. Мы должны помешать им вернуться в Европу на поля сражений. И наконец, мы подозреваем, что немцы изучают нефтяные месторождения в Баку, на юге России. Они не должны их заполучить!
— Мне почему-то кажется, что Баку довольно далеко отсюда, — громко заметил Билли.
— Ну что, ребята, у кого-нибудь есть вопросы? — благодушно сказал бригадир. Фиц бросил на него испепеляющий взгляд, но было поздно.
— Я ни о чем таком в газетах не читал, — сказал Билли.
— Как многие военные операции, это задание тайное, и в письмах домой вам будет запрещено упоминать, где вы находитесь, — ответил Фиц.
— Сэр, мы что, воюем с Россией?
— Нет, — Фиц демонстративно отвернулся от Билли. Наверное, вспомнил, как Билли одержал над ним верх на собрании в доме молитвы «Голгофа». — У кого-нибудь еще, кроме сержанта Уильямса, есть вопросы?
Но Билли не отставал:
— Мы пытаемся свергнуть правительство большевиков?
По рядам солдат пронесся ропот: многие поддерживали революцию.
— Правительства большевиков не существует! — с растущим раздражением ответил Фиц. — Наш король не признал тех, кто сейчас правит в Москве.
— А наше задание получило одобрение парламента?
Бригадир озабоченно нахмурился — таких вопросов он не ожидал, а капитан Эванс сказал:
— Довольно, Уильямс! Дайте задать вопросы и другим.
Но Фицу не хватило выдержки промолчать. Ему не пришло в голову, что Билли, сын своего отца, радикала-нонконформиста, в споре может его превзойти.
— Военные действия утверждаются не в парламенте, а в военном министерстве, — отрезал он.
— Значит, это держат в тайне от наших выборных представителей! — возмущенно воскликнул Билли.
— Поосторожней, приятель! — тихонько шепнул Томми.
— Вынужденно, — ответил Фиц.
Билли не обратил внимания на слова Томми — он разозлился. Четко и громко он спросил:
— Но если наше пребывание здесь не санкционировано ни нашим народом, ни русским, выходит оно незаконно!
— Сядьте, сержант, — сказал капитан Эванс. — Вы здесь не на своем чертовом митинге лейбористов. Еще слово — получите взыскание.
Билли сел. Он своего добился.
— Нас сюда пригласило Временное правительство. Директория, состоящая из пяти членов, располагается в Омске, в Западной Сибири. Именно туда, — закончил Фиц, — вы и отправитесь.
III
Опускались сумерки. Левка Пешков ждал на сортировочной станции во Владивостоке, в конечном пункте Транссибирской железной дороги. Он был в шинели поверх лейтенантской формы, но еще никогда ему не было так холодно.
То, что он оказался в России, приводило его в ярость. Четыре года назад ему удалось отсюда бежать, а потом и удачно жениться. А теперь он вернулся. И все из-за глупой девчонки. «Да что это со мной? — спрашивал он себя. — Почему я не могу довольствоваться тем, что есть?»
Открылись ворота, и появилась повозка, которую тянул мул. Возницей был английский солдат. Левка прыгнул на сиденье рядом.
— Привет, Сид! — сказал он.
— Ну да, — сказал Сид, худой мужик лет сорока с морщинистым лицом и вечной сигаретой в зубах. Он был кокни и говорил по-английски совсем не так, как в Южном Уэльсе или на севере штата Нью-Йорк. Сначала Левке трудно было его понимать.
— Виски есть?
— He-а, какао вон в банках.
Левка повернулся и отвернул край брезента. Он был почти уверен, что Сид шутит. Но увидел картонную коробку с надписью «Шоколад и какао от Фрая».
— Не очень-то это местные пользуют, — сказал он.
— Ниже смотри.
Левка отодвинул коробку и увидел другую надпись: «„Тичерз Хайлэнд Крим“ — совершенство старого шотландского виски».
— Сколько? — спросил Левка.
— Двенадцать коробок.
— Это получше, чем какао.
Они ехали прочь от центра; Левка часто оглядывался, проверить, не следует ли кто за ними, и смотрел с опаской, если по пути попадался старший офицер американской армии. Но никто их ни о чем не спрашивал. Владивосток кишел беженцами, спасавшимися от большевиков, и многие были при деньгах. Они тратили их так, словно завтрашний день уже не настанет, — а если и настанет, то отнюдь не для всех. Магазины ломились, улицы были полны повозок вроде этой, с товаром. Многое из того, что выставлялось на продажу, было привезено контрабандой из Китая или, как виски Сида, украдено у военных.
Левка увидел женщину с маленькой девочкой и подумал про Дейзи. Он скучал по ней. Она уже начала ходить и вовсю познавала мир. От ее надутых губок таяло любое сердце, даже сердце Джозефа Вялова. Левка уже полгода ее не видел. Сейчас ей было два с половиной, и она, должно быть, изменилась за то время, что его не было.
По Марге он тоже скучал. О ней он мечтал, вспоминал, как ее нагое тело изгибалось в постели и льнуло к нему. И хотя из-за нее он влип в неприятности и оказался в Сибири, все равно хотел увидеть ее снова.
— А у тебя есть слабость, Сид? — спросил он.
— He-а. Только деньги.
— А из любви к деньгам ты готов рисковать?
— He-а, только воровать.