Единственной причиной моего собственного беспокойства сейчас было постоянное ощущение, что я уже где-то встречала Эдуарда раньше и что очень важно — я сама не понимала, почему, — чтобы я вспомнила, где именно. Я иногда вдруг обнаруживала, что пристально вглядываюсь в любимого, думая: где же я тебя видела раньше? И чувствовала, что ответ витает где-то близко, будто забытое; слово на кончике языка, но была неспособна его уловить. И кроме того, я не могла понять, почему эта неотступная мысль каким-то образом связана с опасливым чувством, что все — если не думать о предстоящем столкновении с матерью — складывается уж слишком хорошо, счастье мое слишком совершенно: смутный суеверный страх этот овладевал мною, только когда я была совсем одна. Я старалась уговорить себя, что эти волнения лишь тень моего былого недомогания, а я ведь теперь от него уже полностью излечилась.
Через несколько недель Эдуард решил навестить своего отца в Камбрии. Я бы с радостью поехала вместе с ним, но путешествовать вдвоем, без сопровождающих и без позволения матери было немыслимо. Эдуард же хотел лично сообщить отцу о помолвке, так что на следующий день после его отъезда я взялась за дело и принялась писать маме письмо. Я испробовала полдюжины вариантов, начинавшихся с «Я знаю, Вы не одобрите…», или «Боюсь, Вы будете недовольны…» — и ото всех отказалась, остановившись на «Вы, наверное, будете удивлены, но, надеюсь, не недовольны, узнав, что я помолвлена с мистером Эдуардом Рейвенскрофтом, известным художником». Мне казалось, что лучше не упоминать о том, что Эдуард останавливался в пасторском доме; трудность же заключалась в том, что надо было придумать хотя бы что-то, что не слишком усилило бы мамино недовольство.
Я все еще сражалась с письмом, когда Джордж вернулся из поездки в Олдебург и сообщил нам приятную новость: в Олдебурге он случайно встретился с Джоном Монтегю, своим давним знакомым — он нам о нем уже рассказывал — в обществе очень приятного человека, который представился как Магнус Раксфорд, будущий владелец Раксфорд-Холла; он оказался настолько приятным, что Джордж пригласил их обоих на следующий же вечер пообедать с нами. Я пожалела, что Эдуард пропустит это событие, так как мистер Монтегю — очень неплохой художник-любитель да к тому же еще и поверенный в делах, связанных с имением Раксфордов, однако доктор Раксфорд приехал в город всего на несколько дней, чтобы присутствовать на слушаниях по поводу исчезновения его дяди.
Несмотря на то, что приглашение было сделано вовсе не заблаговременно, Ада порадовалась за Джорджа.
— Ему так редко выпадает случай побеседовать с мыслящими людьми, — сказала она, — и хотя общение с Эдуардом всегда удовольствие…
Я не могла ей возразить, ведь вся теология Эдуарда сводилась примерно к следующему: «Если я, умерев, обнаружу, что существует жизнь после смерти, я буду приятно удивлен… То есть я надеюсь, что удивление будет приятным… Если же нет, это будет всего лишь забытьё. Carpe Diem [24] — боюсь, это для меня сказано». Однако вместо того чтобы ловить момент, я воспользовалась суетой приготовлений к завтрашнему вечеру как предлогом и забросила письмо, так что оно осталось незаконченным до следующего утра. Да и утром я закончила его только потому, что Ада настойчиво предупредила меня, что, если мы собираемся говорить при докторе Раксфорде — лондонском враче, несомненно, с обширным кругом знакомых — о моей помолвке, письмо к моей матери непременно должно быть отправлено почтой еще до того, как оба джентльмена появятся в доме.
Мы с Адой стояли в гостиной у окна, когда в комнату провели наших гостей. На мне было простое белое платье, которое вызывало глубочайшее неодобрение моей матери (по ее словам, оно настолько вышло из моды, что его могли бы носить в прошлом столетии); Ада надела темно-синее, и я предполагаю, что в последних лучах заходящего солнца, отблесками сиявшего на наших волосах, мы выглядели точно на картине. Однако я совершенно не была готова к тому впечатлению, которое, как я вскоре поняла, произвела на мистера Монтегю именно я.
Однако, с первого взгляда мое внимание привлек Магнус Раксфорд. Он был всего на дюйм, или около того, выше ростом, чем Джон Монтегю, и чуть шире в плечах, но рядом с ним, когда они направлялись к нам по ковру, устилавшему пол, мистер Монтегю, казалось, шел в глубокой тени. Магнус Раксфорд был, вероятно, не старше лет тридцати пяти, с густыми черными волосами, коротко стриженной черной бородкой, делавшей его слегка похожим на Мефистофеля, и с темными, поразительно яркими глазами. Хотя Джордж говорил нам, что он хорош собой, явно ощутимая сила его личности захватила меня врасплох. Поговорка «глаза — зеркало души» пришла мне в голову, когда я протянула ему руку, но когда наши пальцы соприкоснулись, у меня возникло неприятное ощущение, что моя собственная душа стала совершенно прозрачной для его взгляда.
— Я очень рад познакомиться с вами, мисс Анвин. — У него был низкий, звучный голос, напомнивший мне кого-то, только я не была уверена, кого именно.
— А это мистер Джон Монтегю, — сказал Джордж.
Я повернулась поздороваться с ним: передо мной стоял худощавый человек в темном костюме, с каштановыми, уже начинающими редеть волосами, и я тут же ощутила, что он глубоко взволнован. Джон Монтегю не сводил с меня пристального взгляда; когда наши взгляды встретились, он постарался совладать со своим волнением: казалось, он увидел перед собою привидение. Что-то в испуганном выражении его лица мгновенно привело на память последнее посещение, зловещую тень, от которой я мысленно отшатнулась столь же мгновенно. Рука, пожимавшая мою ладонь, была холодна и заметно дрожала.
— И я тоже, мисс… Анвин… я… очень, очень рад знакомству с вами, — произнес он, запинаясь чуть ли не на каждом слове.
— Спасибо, сэр. Я только сожалею, что мой… мой жених, мистер Рейвенскрофт, не смог быть сегодня здесь, чтобы встретиться с вами.
Я не собиралась объявлять о своей помолвке так быстро и неожиданно, меня вынудило к этому его волнение. Он заметно вздрогнул при слове «жених» и, казалось, сделал над собой невероятное усилие, чтобы обуздать свои чувства.
— Мистер Рейвенскрофт профессиональный художник, — сказала Ада, — и много путешествует в поисках сюжетов.
— Совершенно замечательно, — сказал мистер Монтегю, по-прежнему не сводя с меня глаз. — Я имею в виду… То есть я хочу сказать…
Воцарилось неловкое молчание — все ждали, чтобы он продолжил.
— Мисс Анвин, — произнес он наконец. — Вы должны извинить меня. Дело в том… У вас совершенно необычайное сходство с моей покойной женой Фиби, и это меня просто потрясло.
— Мне очень грустно, — ответила я, — услышать о ее смерти. Это случилось недавно?
— Нет. Она умерла пять лет тому назад.
— Мне очень грустно слышать об этом, — повторила я и не могла придумать, что же еще можно сказать: на расстоянии стольких лет его потрясение моим сходством с нею еще больше огорчало.