— Вот-вот, просыпаемся. — Голос продолжал разливать карамель и патоку. — Глазки открываем. Вкусняшка моя.
Очкарик окончательно открыл глаза. Очки немного кривовато сидели на переносице, левое стекло было чуть ниже, а правое, соответственно, чуть выше. Книжник начал оглядываться, пытаясь разобраться в нынешней ситуации.
Голос доносился слева. Книжник перевёл взгляд туда, одновременно пробуя пошевелить руками и ногами. Не получилось. Зато обнаружилось, что левая рука привязана к какой-то толстой перекладине, перпендикулярно телу. Судя по всему, правая находилась в точно такой же позиции. Ноги были основательно связаны вместе. Рот заткнут чем-то вроде куска жёсткой материи. Что за ахинея? Где он находится?
Книжник уставился влево помалу проясняющимся взглядом, а в душе уже крепли даже не смутные подозрения, а стойкое осознание чего-то ужасного.
Там стоял человек, нетерпеливо переминающийся с ноги на ногу, одетый в сущие лохмотья. Субъект до крайности походил на хорька, страдающего сильной степенью истощения. Он нервно дёргался-переминался-приплясывал на одном месте, стоя перед до сих пор спящей Лихо. Привязанная к грубо сделанному железному кресту, она безвольно уронила голову на грудь.
Иногда человек нерешительно протягивал к ней руку и трогал. За плечо, за грудь, за бедра. И в этих жестах не было ни тени плотского влечения, а имелось что-то другое, непонятное Книжнику. После прикосновения он торопливо отдёргивал руку, словно совершил какой-то неблагопристойный поступок, и продолжал смотреть на блондинку, не отводя глаз. Потом всё повторялось.
Неподалёку от креста Лихо находилось что-то вроде тележки для медицинских инструментов, на которой были разложены разнокалиберные ножи, пара топориков, ножовка, ещё что-то непонятное.
В носу защекотало, и очкарик чихнул, не сумев сдержаться. Человек дёрнулся, вжимая голову в плечи, вскидывая руки вверх, будто защищаясь. Потом повернулся в сторону, откуда раздался звук, и встретился взглядом с Книжником.
— Есть, есть, — широко улыбнулся он, показав пеньки давно сгнивших зубов, и почему-то на цыпочках подскочил к очкарику. — Проснулся, да-да. Худой, но тоже вкусняшка…
Он вытянул вперёд руку, начав ощупывать Книжника, гораздо более деловито и без излишней стеснительности. При этом облизываясь и причмокивая. Кожа у него была какой-то запылённой; спустя мгновение очкарик понял, что это. Она была точно такая же, как у людей, повстречавшихся им на дороге. Желтовато-серого цвета.
— Пошёл на хер! — озверело замычал Книжник сквозь кляп. Он, конечно же, понимал, что его мычание будет насквозь неразборчивым, но терпеливо сносить это чёртово лапанье от какого-то явно невменяемого урода не было никаких сил. — Брысь, паскуда!
Несмотря на то, что он не рассчитывал на положительный результат своих усилий, человек отскочил, определённо остерегаясь. Для закрепления успеха очкарик попытался плюнуть в него, на мгновение забыв, что во рту находится кляп. Ничего не получилось, естественно…
Слева глухо застонала просыпающаяся Лихо, и человек вернулся к ней, снова начав переминаться с ноги на ногу, будто снедаемый каким-то внутренним нетерпением.
Книжник ошалело огляделся вокруг. Он и — как минимум — Лихо находились в просторном, где-то в двести квадратных метров, помещении — с облезлыми стенами и низким потолком. Алмаз и Шатун обнаружились чуть позади очкарика, привязанные точно так же, как и все остальные.
— Вкусняшка моя, — снова завёл свою пластинку владелец лохмотьев. — Я тебя…
Что он имел в виду, Книжник узнать не успел. Где-то сзади протяжно взвыли несмазанные петли, и послышался звук шагов. К ним приближались несколько человек, судя по частоте шагов — не меньше чем трое. Очкарик сжался от предчувствия скорых неприятностей.
— Пошёл на хер! — Предыдущее мычание Книжника воплотилось в чьём-то полновесном рыке у него за спиной, выданном нетерпеливым басом. — Какого ляда ты здесь торчишь?! А, Скелет?
Тощий задёргался, заметался, на его лице появилась гримаса полновесного испуга.
— Опять жрать хочет, сука. — Второй голос был глуховатым, и звучал он с нотками издевательской весёлости, которая не понравилась Книжнику гораздо больше лапанья гнилозубого. — Оставим Скелету скелет? И немного мясца на косточках.
— Опять шутишь, Фюрер. — Третий голос напоминал визжание циркулярной пилы, вгрызающейся в дерево. — Какие могут быть скелеты? Хватит убогого дразнить.
— Ну да, ну да… — Издевательская веселость в голосе Фюрера усилилась. — Какие могут быть скелеты, когда, как водится, всё порубим. Ручки — отдельно, бедрышки — отдельно. Мозги, да ещё и женские — деликатес, м-м-м-аа… Давно я не пробовал женского тела. Во всех смыслах, что характерно. А ты, Вертел?
— Какая разница? — Обладатель баса был уже за спиной Книжника. — Сегодня вспомним полузабытый вкус. А блондинка-то, похоже, натуральная…
От всего услышанного на голове у Книжника зашевелились волосы. Даже не потому, что прозвучавшие вещи были жуткими сами по себе. А потому, что обсуждались они всерьез, буднично. Без малейшего намёка на шутку.
— Вот с блондиночки и начнём, — резюмировал Фюрер. — Потом здоровячка освежуем, ишь какой мясистый… А этих двоих — на потом, молодой вообще чуть поупитаннее Скелета, не знаю, стоит ли заморачиваться?
— Жрать захочешь — заморочишься. — Человек с циркуляркой вместо голосовых связок прошёл мимо Книжника и развернулся к нему лицом. Очкарик без промедления узнал его. Это был тот самый пузан, которого Лихо в бледном виде прокатила бы на решётке «Горыныча», если бы у того не хватило ловкости или времени отпрыгнуть в сторону. Через секунду к нему присоединились и остальные, которых оказалось не двое, а трое. Второй был спутником пузана, «тусклым», как окрестил его про себя Книжник. Третий — прихрамывающий на правую ногу бритый налысо крепыш, правое веко которого дёргалось с одинаковыми временными интервалами. Четвёртый — высоченный тип с глуповатым взглядом и глазами навыкате. И у всех был один и тот же цвет кожи. Желтовато-серый.
Скелет стоял на месте, не пытаясь что-либо сделать, и пучеглазый с ходу залепил ему затрещину. Так, что того смахнуло с места, и он полетел кубарем, чувствительно приложившись головой об пол.
— Ну что же ты так? — Бритый налысо крепыш оказался Фюрером. Хотя Книжник не углядел в нём ни малейшего сходства с автором «Майн Кампф». — Вертел, Вертел… Скелет, конечно же — человечишка никудышный и безмозглый, но за то, что он, скорее всего, полапал эту кралю на предмет мясистости, такой плюхи будет многовато. И к тому же он мой родной брат. Но я бы с удовольствием затолкал его обратно туда, откуда он взялся. На хрена мне такие братья?
Вся компания зашлась в хохоте. Скелет поднимался с пола, левая бровь и нос были разбиты, но казалось, что тощий не ощущает боли.
— Вали отсюда! — распорядился Фюрер. — Скоро обедать будем. Ну?!
Губы тощего расплылись в плотоядной, счастливой улыбке, и он бросился прочь из помещения, скособочившись влево. Вертел проводил его пронзительным свистом, сунув два пальца в рот.