Не выдержав обидного сравнения, подслушивающий Пазюра не стерпел и, выдав себя, выкрикнул через дверь:
— А по зубам? Я за такие слова могу и нос сломать!
Не обращая внимания на его угрозы, Беляев не переносящим возражения тоном приказал:
— Вызови мне Ершова. Скажи, что дело очень важное. Касается государственной безопасности!
— Нету Ершова, — недовольно проворчал за дверью Пазюра. — Может, к утру вернется.
— Тогда я тебе сейчас скажу, куда позвонить, а ты уж подними свою жирную задницу и передай, что у вас в комендатуре находится капитан Беляев.
— Не буду я никому звонить. Еще раз обзовешь свиньей, я тебя так огрею, что забудешь, как эти твари выглядят. Ишь ты, нетерпеливый какой выискался! У нас даже генералы сиживали, и ничего — ждали. Не обзывались.
Пазюра подергал замок на дверях, удостоверился в его надежности и застучал по коридору сапогами, направляясь во двор, на свежий воздух.
— Я тебе это припомню! — выкрикнул ему вслед Беляев. — Ты у меня еще узнаешь, чем капитан от генерала отличается! Я твои поросячьи глазки пошире открою.
Но Пазюра его уже не слышал, вышел на крыльцо и глазел по сторонам, высматривая, у кого бы стрельнуть табачку, а еще лучше папироску.
«Нервная у меня служба, — с досадой подумал он. — Года три назад я бы этому капитанишке не раздумывая шею сломал. А теперь армейцы распустились. Никакого страха перед госбезопасностью. Победителями себя почувствовали! Загордились!»
— Владимир Иванович, что случилось? — спросил Денис, заметив взволнованный вид Беляева.
— Да так, морячок. Кое-что случилось. Ты сейчас помолчи, мне подумать надо. А еще лучше — ложись да спи.
Вытянувшись на соломе, капитан Беляев смотрел в потолок и размышлял над иронией жизни. Он все никак не мог понять, за каким чертом так произошло, что он оказался здесь, в этом коровнике. Ведь мог же сразу все уладить, как только его привели в комендатуру. Но что-то будто подтолкнуло под руку: молчи и жди! А оно вон как обернулось! Часто ведь и не понять, что для чего? И зачем все пошло так, а не иначе? Как-то ему пришла в голову мысль, что Отечественная война тысяча восемьсот двенадцатого года произошла лишь для того, чтобы граф Толстой написал «Войну и мир». А его несостоявшаяся встреча с агентом и арест, получается, нужны были лишь для того, чтобы он оказался здесь и повстречал этого немца?
— Спи, морячок, спи, — задумчиво произнес он, чувствуя, как Денис ворочался в темноте. — Или просто поваляйся без дела. Это тоже иногда полезно.
— Да не могу я так, чтобы ничего не делать.
— И то верно, — легко согласился Беляев, полностью уйдя в себя и поддерживая разговор скорее машинально, чем осознанно. — Действия не всегда приводят к результату, но результат никогда не приходит без действий. Ты посмотри, как храпит Сулак, и присоединяйся.
— И уснуть не получается. Столько всего произошло…
— Мой командир говорит так: если не можешь уснуть, стоя в окопе по пояс в воде, значит, ты спать не хочешь! А Пазюра! Вот ведь вражина! Ну я ему припомню, когда отсюда выберусь.
Уснуть у Дениса все же получилось. И снилось ему, что то, что с ним произошло, как раз и есть сон. На самом же деле он как был безработным офицером запаса, так им и остался. И мечется он сейчас между Питером и Сколково, а где-то посередине стоит Иван Степанович и почему-то словно бы лает на него по-немецки.
Но сон про не сон досмотреть не удалось. Только за стеной прокукарекал чудом еще не угодивший в солдатский котел петух, дверь распахнулась, и на пороге, всматриваясь в темноту, застыл, уперев руки в боки, старшина Пазюра.
— Наконец-то! — поднялся с соломы так и не уснувший Беляев. — А то я уже думал, что вы всем особым отделом решили войну проспать.
— Не так быстро! — Пазюра злорадно ухмыльнулся и ткнул пальцем в сторону Дениса. — Товарищ лейтенант сказал, что начнем с него.
— Да вы охренели там всем скопом?! — Беляев не поверил собственным ушам. — Скажи Ершову, что я не в игры играю! У меня вопрос государственной важности!
— Мы тоже не в солдатики играемся! — Пазюра обиженно поджал губы, затем решил, что для важности можно кое о чем проговориться, и добавил: — Есть данные, что он диверсант!
Теперь Денис понял, почему Беляев обзывал старшину свиньей. Пазюра поразительно напоминал это животное с разных ракурсов. Начиная с круглого лица, на котором едва просматривались крохотный вздернутый, будто пятачок, нос и маленькие треугольные глазки. И заканчивая необъятным животом, перетянутым утонувшим в жировых складках ремнем. Ростом он был чуть ниже Дениса, но из-за необхватного туловища казался гигантской тумбой.
— Выходи! — Пазюра порылся где-то в складках живота и достал наган. — Руки за спину и шагай по коридору!
Старшина двинул ногой незапертую дверь и втолкнул Дениса в небольшую комнату с единственным окном и портретом Сталина на стене. После темного сарая горящая на столе лампа показалась ослепительным солнцем.
— Садись! — Невысокий щуплый лейтенант в лихо заломленной на затылок фуражке с синим околышем указал на стоявший посреди комнаты табурет. После этого Ершов сел на стоявший в углу стол и, свесив ноги, положил рядом тяжелый ТТ. Поправив на носу круглое пенсне, он устало произнес: — Времени кот наплакал. Давай не будем растрачивать его попусту. Поверь, мне проще тебя пристрелить, чем разбираться, кто ты есть на самом деле. Потому я сейчас буду считать до трех, а ты мне будешь рассказывать, как ты продался врагу. Если не успеешь, я тебя пристрелю как изменника Родины. Итак, начали: раз!
Денис в недоумении посмотрел на пистолет, затем на лейтенанта, разглядывающего собственные ногти. Он заметил, что пенсне на носу скорее для виду. Стекла в нем были простые, не линзы. Ершов подобострастно копировал своего кремлевского шефа Лаврентия Павловича.
— Два!
Пазюра за спиной нетерпеливо пританцовывал, как застоявшийся в стойле конь. Он давно знал этот прием товарища лейтенанта и теперь ждал своего выхода. Ершов называл такой психологический прессинг кавалерийским наскоком. Но старшине больше нравилось «Дави врага!». Для этого он использовал свой немалый вес и короткие, но очень цепкие руки.
Денис оглянулся и невольно вжал голову в плечи. Рядом с Пазюрой с безучастным видом стоял еще один боец в выцветшей гимнастерке с погонами сержанта государственной безопасности. Он равнодушно наблюдал за процедурой допроса, уже успевшего ему надоесть, и лениво зевал, недовольный таким ранним подъемом.
— Зачем запираешься? — даже разговаривая, Ершов копировал грузинский акцент Берии. — А то ведь скажу сейчас «три» — и все! И не станет еще одного шпиона. Признайся, тебе же лучше будет.
Денис продолжал молчать, и вовсе не потому, что не знал, чего сказать. А потому что неожиданно по телу пробежало уже знакомое ощущение зуда и на спину будто вдруг высыпали мешок битого стекла. Кожа засвербела, по рукам пробежала волна вибрации. Он прислушался к собственным ощущениям, скривился и нервно взглянул на Ершова, всем своим видом показывая: чего пристал? Видишь, не до тебя сейчас!