— Ваш друг мистер Дэвис, — пробормотал Исидро. Эшер знал, что вампир собирается подойти к гробу. Преодолев накатившую волну сонливости, он видел, как Исидро сделал два длинных быстрых шага и оказался стоящим над черными останками. — Кости целы.
Испанец наклонился, как марионетка, над гробом и покопался в его содержимом тонкими пальцами. Лицо его было бесстрастно. Эшер подошел к нему с измерительной лентой в руке, и тут Исидро вытянул что-то из обугленных ребер — что-то распадающееся даже при его нечеловечески легких касаниях и слишком длинное для того, чтобы быть костью.
Тут же бросил и, достав из внутреннего кармана шелковый платок, вытер им пальцы.
— Осина, — сообщил он невыразительно. — Сгорела в золу, но сердцевина цела.
Эшер взял длинную тонкую руку дона Симона и повернул ладонью к свету. На белой коже виднелась красноватая припухлость. Пальцы были холодны и с виду очень хрупки. Выждав момент, Исидро убрал руку.
— Работали наверняка.
— Значит, знали, что использовать.
— Это узнал бы любой клоун, имеющий доступ в публичную библиотеку, — ответил вампир.
Эшер кивнул и занялся останками, уделяя особое внимание обугленным костям таза. Дэвис не носил жилета, следовательно, должен был хранить ключи в кармане брюк. Дон Симон был прав насчет непрочности псевдоплоти вампиров, хотя сам скелет в данном случае выгорел не полностью, как это было с Лоттой. Разрубленный шейный позвонок был пугающе чист.
— В чем дело? — тихо спросил Эшер. — Может быть, вампиризм действительно вызывает замещение в клетках обычной живой материи на некую иную, причем процесс начинается с мягких тканей. Может быть, именно поэтому тела молодых вампиров горят, как бумажные, а плоть тех, что постарше, в какой-то степени успела выработать иммунитет к солнечному свету.
— Не думаю, чтобы все было так просто, — подумав, ответил Исидро. — Это сложный процесс, причем в нем участвует не только физиология, но и психика. Но в целом все выглядит именно так, как вы сказали. Гриппен лет пятьдесят-семьдесят назад получил куда большую дозу солнечного света, чем я в свое время, и шрамы, как видите, почти сошли. Да, с возрастом мы становимся терпимее к солнцу. Но, конечно, лишь до определенной степени.
Карие и бледно-золотистые глаза встретились. В молчании человек и вампир смотрели друг на друга.
— Сколько лет, — спросил наконец Эшер, — старейшему вампиру Европы?
— Триста пятьдесят два года, — отозвался Исидро.
— Вы?
Дон Симон утвердительно наклонил гордую голову.
— Насколько я знаю.
Эшер пошарил в буфете, нашел там медную лампу и зажег ее от газа, мысленно проклиная лаконичность собеседника и сожалея о том; что электрические осветительные устройства слишком громоздки, чтобы постоянно таскать их с собой. Отпирать здесь было нечего, хотя Эшер извлек из золы целых пять ключей к дешевым висячим замкам. Возможно, Дэвис по примеру Кальвара обосновался сразу в нескольких квартирах. Вместе с Исидро Эшер спустился по лестнице в подвал. Удушающий запах тления и сырой земли волной поднимался навстречу.
— Видите ли, я думал, что убийцей может оказаться Гриппен, — сказал Эшер, и дон Симон кивнул, совершенно не удивившись такой версии. — Полагаю, вы тоже так думали.
— Во всяком случае, это приходило мне в голову. Собственно, поэтому я и решил нанять человека. Дело тут даже не в том, что мне не нравится Гриппея, — просто у него были причины желать смерти Кальвара. Ясно было, что Кальвар собирался утвердиться в Лондоне, хотя мы не знали тогда ни о покупке домов, ни о его птенцах. И следы, оставшиеся в комнате Недди Хаммерсмита, напоминали следы Гриппена.
В конце лестницы они приостановились, и Эшер поднял лампу к низкому потолку, осветив подвал. Свет мазнул по пыльным доскам почти пустого угольного ящика и по пыльным клочьям паутины.
— Мог он причинить вред собственному выводку? Дэвис не был в этом уверен.
— Дэвис не знал Гриппена. — Исидро сделал паузу, легкая морщинка пробежала меж его пепельных бровей. — Вы должны понять, что между хозяином и его выводком существуют весьма прочные связи. И дело тут не только в обучении мастерству — у птенца просто нет ни малейшего шанса выжить без посторонней помощи в мире, где легчайшее прикосновение солнечного света воспламеняет его плоть… — Исидро помедлил, но теперь Эшеру не показалось, что тот подбирает нужные слова — скорее испанец решался выговорить то, о чем он молчал 350 лет. — При создании нового вампира разумы мастера и птенца как бы сливаются. Умирающий изо всех сил цепляется за того, кто уже прошел однажды сквозь собственную смерть. По сути дела, — продолжил он, чем-то напоминая демона, пытающегося объяснить, что это значит — жить в окружении темных сил, — «птенец» отдает душу мастеру на подержание, пока… не перейдет грань. Яснее я объяснить не могу.
— Человек должен отчаянно любить жизнь, — сказал Эшер, — чтобы на такое решиться.
— Решиться бывает легче, — заметил дон Симон, — если ваше сердце вот-вот остановится. — Он невесело улыбнулся; лицо его в тусклом свете лампы ожило, став похожим на поблекший, но все же человеческий портрет. — Тонущему все равно, кто бросил ему веревку, — он просто за нее хватается. Но вы понимаете, какое при этом возникает абсолютное превосходство.
Странная, ясная картина возникла в мозгу Эшера: изящный белокурый идальго в расшитом жемчугом черном камзоле придворного лежит, уронив голову в белые цепкие пальцы маленького седого старичка, стоящего перед ним на коленях. «Как хрупкий паучок…» — сказала Антея.
— Поэтому вы так ни разу и не сотворили ни одного птенца?
Исидро даже не взглянул на него.
— Si, — прошептал он, впервые перейдя на родной язык. Он встретился взглядом с Эшером, и странная, несколько растерянная улыбка вернулась вновь.
— Поэтому и по многому другому. Мастер вечно сомневается в своих птенцах, ибо его превосходство подавляет их и унижает В некоторых случаях быть вампиром означает беспрекословное подчинение и восторженную, фанатичную преданность одного другому. Вы ведь обратили уже внимание, насколько мы уязвимы и хрупки, и можете представить, какой силой воли следует обладать, чтобы все это выдержать… Да, разумеется, — продолжил он, весьма неожиданно возвращаясь к начальной теме разговора, — я заподозрил, что Гриппен расправляется с собственными птенцами: с Лоттой — за дружбу с мятежником, с Недди — за безволие и уступчивость; Дэнни Кинг, правда, безоговорочно признавал превосходство Гриппена, но ненавидел за то, что Чарльз и Антея тоже от него зависят. Многие детали указывали на то, что убийца — вампир, а Гриппен просто напрашивался на эту роль. Но здесь, как вы сами говорите, действовали двое убийц, да еще и днем.
Он помолчал секунду, искоса разглядывая Эшера. Затем продолжил:
— Мне кажется, то, что вы ищете, вон там.
Холодные пальцы взяли лампу из рук Эшера, и дон Симон шагнул с последней ступеньки в подвал.