— Генриетта так и не пришла в себя после всего этого, хотя жила еще достаточно долго. Она ведь была дамой из Версаля! Она говорила, когда мы приводили ей по ночам пьяниц, чья кровь была насыщена вином, что тот, кто не изведал сладости тех дней, просто не сможет понять, какая это была потеря. Может быть, она так и не смогла смириться с пониманием, что все это уже в прошлом.
— Она была старая леди, — прозвучал над самым ухом Эшера певучий вкрадчивый голос смуглой девушки. — Ей даже не нужно было никакой крови пьяниц, чтобы начать истории о прежних временах, о королях и о Версале. — Ее ноготки прошлись по волосам Эшера, словно она играла с домашним псом. — Просто старая леди, живущая прошлым.
— Когда однажды ты вернешься в Чарльстоун, Гиацинта, — тихо сказал ей по-английски Исидро, — и увидишь, что сделала американская артиллерия с улицами, на которых ты выросла, увидишь, как изменились сами мужчины, надеюсь, ты вспомнишь свои слова.
— Мужчины вообще не меняются. — Она сменила позу, ее бедро коснулось плеча Эшера, и он почувствовал беспокойную дрожь — словно притронулся к источнику электрического тока. — Разве что умирают… но их всегда остается достаточно много.
— Тем не менее.
Эшер чувствовал, что дон Симон готов в любую секунду совершить молниеносное движение, но он чувствовал также и смертельную близость коготков Гиацинты. По совету Исидро он оставил серебряную цепь в отеле. С ней бы они его просто не впустили, объяснил испанец. Кроме того, это бы повредило репутации Исидро среди здешних вампиров. Эшер не мог обернуться, но он знал, что квартеронка глядит сейчас насмешливо на Исидро, словно бросая ему вызов. Исидро тихо продолжал, не спуская с нее глаз: — Что до Генриетты, она действительно была версальской дамой. Я понимаю ее, когда, видя, что сталось с миром после наполеоновских войн, она тянулась к прошлому. Я полагаю, Генриетта просто устала. Устала от вечной опасности, от постоянной борьбы, устала от жизни. Я видел ее в последний раз, когда посетил Париж перед самым нашествием пруссаков, и я не удивлен тем, что она не пережила осады. Заговаривала она когда-нибудь, Элиза, о вампире церкви Невинных Младенцев?
— Нет. — Элиза обмахнулась веером — жест скорее нервный; насколько понимал Эшер, вампиры нечувствительны ни к жаре, ни к холоду. Остальные постепенно подтягивались к его креслу, образовав полукруг за спиной Гиацинты напротив Элизы и дона Симона. — Да. Но это было однажды. — Насмешливый жест не скрыл, что разговор Элизе неприятен. — Церковь Невинных Младенцев была скверным местом: почва полна гниющих тел уже на глубине нескольких дюймов, кости и черепа разбросаны были прямо на земле. Вдобавок зловоние. Под арками стояли книжные лотки и лавки женского белья, и если поднять глаза, то можно было увидеть кости в щелях галерей. Великий Людоед Парижа — так мы называли это место. Франсуа и другие — Генриетта, Жан де Валуа, старый Луи-Шарль д'0верн — упоминали иногда истории о живущем там вампире, которого нельзя увидеть. После того как я сама стала вампиром, я приходила туда, надеясь взглянуть на него, но это такое место… Мне оно не нравилось.
— Старые страхи шевельнулись в мерцающих изумрудных глазах.
— Уверена, что никто тебя за это не осудит, милая, — промурлыкала Гиацинта с каким-то недобрым сочувствием. — Думаю, если он в самом деле там живет, то давно уже сошел с ума.
— Кальвар ходил туда когда-нибудь? — спросил Эшер, повернув голову так, чтобы хотя бы краем глаза взглянуть на нее, и она улыбнулась ему, обворожительная, как долгожданный грех.
— Церкви не стало задолго до Кальвара, милый.
— Тогда спускался ли он в катакомбы? Говорил он хоть раз об этом — о незримом вампире?
— Кальвар! — фыркнул темноволосый юноша, совсем мальчик. Вряд ли он успел хоть раз воспользоваться бритвой, когда Элиза призвала его в свою свиту. — Великий Вампир Парижа. Этот точно мог!
Эшер взглянул на него с интересом.
— Почему?
За спиной насмешливо отозвалась Гиацинта:
— Потому что такие вещи в духе Великого Вампира Парижа.
— Он был слишком захвачен бытием, — медленно проговорила Элиза.
Юноша с каштановыми волосами, Серж, изящно присел у ее ног.
— Мы все любим позабавиться при случае, — объяснил он с улыбкой, которую можно было бы назвать подкупающей, если бы не клыки. — Но Кальвар был слегка на этом помешан.
— Не понимаю, — сказал Эшер.
Пальцы Гиацинты коснулись его волос.
— Ты бы понял при случае.
— Кальвар был тщеславен и хвастлив, — сказала Элиза, закрывая веер и похлопывая себя белыми перьями по белым пальцам. — Как и некоторые другие.
— Взгляд ее на секунду остановился на Гиацинте. — Сидеть рядом со своей жертвой в оперной ложе, в кафе, в экипаже, чувствовать кровь сквозь кожу, оттягивать удовольствие… затем подкрепиться на стороне — просто для того, чтобы утолить жажду, и вновь вернуться к облюбованной жертве… — Она улыбнулась мечтательно; Эшер почувствовал, как шевельнулись за спиной вампиры и остро блеснули глаза Исидро.
— Но Валентин сделал еще один шаг, и весьма опасный. Возможно, он жаждал власти, хотел творить собственных птенцов, хотя здесь, в Париже, он на это не осмеливался — здесь правлю я, а он подчинялся мне уже в силу того, что отдал мне свою жизнь в обмен на… жизнь вечную. Но я думаю, что рисковал он исключительно ради острых ощущений. Временами он намекал своим жертвам (особенно тем, кто находил это пикантным), что они флиртуют со смертью. Он чуть ли не соблазнял их этим, умея придать смерти извращенную притягательность. Я не могла ему этого позволить…
— Опасная штука, — сказал юноша-вампир, стоящий справа от Эшера, — открыть кому-нибудь, кто мы и что мы, какая бы на то ни была причина.
— Он взбесился, когда я запретила ему это, — напомнила Элиза. — И взбесился, когда я запретила творить ему своих птенцов… какие бы он там доводы ни приводил. Но я думаю, что втайне он был даже рад этому.
— Во всяком случае, — пробормотала Гиацинта, — те, кому он открылся, тоже надеялись победить.
Что-то в ее голосе заставило Эшера вскинуть глаза. Ее рука, скользнув под его подбородком, запрокинула ему голову, и глаза их встретились. Под ее пальцами он чувствовал, как бьется кровь в его жилах. Гиацинта смотрела ему в глаза и улыбалась. На секунду у него перехватило дыхание при мысли, что, как бы ни был быстр дон Симон Исидро, он не успеет предотвратить удара Гиацинты.
Голос Элизы был так мягок, словно она боялась нарушить какое-то хрупкое равновесие:
— Оставь его.
Эшер видел, что насмешливая улыбка Гиацинты сделалась шире, и почувствовал горлом касание ее острых коготков.
Невольно он схватил ее за руку, сжал. С тем же успехом можно было пытаться вырвать из земли корень дерева. Но рука вампирши вдруг ускользнула из его пальцев, как струйка воды, и Гиацинта, улыбаясь в лицо ему лениво и насмешливо, отступила от кресла. Он смотрел некоторое время ей в глаза, затем нарочито замедленно повернулся к Элизе.