— Ясно. Я поехал к архиепископу. Доложите Горчакову.
Славин надел китель, пропустил впереди себя дежурного и начал закрывать дверь. К нему подошла молодая женщина:
— Товарищ капитан, я хочу вас попросить о своем муже. Он ночью немного по пьянке поскандалил, и его милиция забрала.
Славин обернулся:
— Ну, предположим, милиция его забрала не по просьбе постороннего человека, а по вашей!
— Я же хотела, чтобы его просто попугали.
— Вы уже забыли, как требовали, чтобы вашего мужа прямо в тюрьму везли? — не выдержал дежурный. — А теперь о другом просите.
— Что сделаешь, это же муж. Успокоился — и жалко стало, — тихо сказала женщина.
Славин сочувственно посмотрел на нее.
— Сейчас приедет начальник отдела, подождите его, поговорите.
Он вышел из отдела, сел в «Победу» и назвал шоферу адрес. Пока машина быстро неслась по пустым воскресным улицам, капитан с грустью думал о женщине, которая только что просила за мужа: «Наверное, когда женились, клялись в вечной любви друг другу. А теперь скандалы, оскорбления... Собственно, ведь от самих людей зависит, как устроить жизнь».
Шофер резко затормозил, и машина остановилась у трехэтажного дома. Славин вышел и, взглянув на подъезд — здесь ли расположена нужная ему квартира, вошел, а навстречу — Купрейчик. Полковник пожал ему руку:
— Хорошо, что приехал. Меня вызывают срочно в министерство. Продолжай осмотр, позже обменяемся мнениями.
Славин поднялся на второй этаж и, увидев приоткрытую дверь, без стука вошел. Поздоровался с хозяином, совсем непохожим на священнослужителя. Одет в прекрасно сшитый шевиотовый костюм, при галстуке, в белоснежной рубашке, с аккуратной прической — ни дать ни взять директор солидного учреждения.
Славин назвал себя. Хозяин низко склонил голову:
— Архиепископ Ротмистров. Меня предупредил глубокоуважаемый Алексей Васильевич Купрейчик, что вы будете вести мое дело.
— Дело будет вести следователь, я же и мои сотрудники — искать вора. С вашего позволения я осмотрю квартиру?
— Да, да, прошу вас.
Славин заглянул в кухню, затем в рядом расположенную комнату. Здесь был порядок, и Владимир Михайлович понял, что деньги хранились в другом месте. Он сделал несколько шагов по коридору и оказался в большой светлой комнате. Слева имелась дверь в комнату поменьше. Там и увидел Славин своих. Вошел. Поздоровался и окинул взглядом комнату. У стен стояли две кровати. У окна — старинный большой стол. «Как из исторического музея, — подумал Славин, — наверняка деньги хранились в нем».
Он не ошибся. В правой тумбе были выдвинуты два боковых ящика.
Следователь, уже немолодой, с большим мясистым носом и тяжелым подбородком капитан, увидев Славина, коротко поздоровался и снова склонился над протоколом осмотра места происшествия. Высокий подтянутый эксперт научно-технического отделения, одетый в хорошо сидевшую форму старшего лейтенанта, через большую лупу осматривал ящики. Славин спросил у него:
— Деньги в ящике лежали?
Старшего лейтенанта опередил архиепископ. Он поспешно пояснил:
— Да, да, в ящиках. В верхнем — пятьдесят две тысячи, а в нижнем — сто тридцать тысяч рублей, предназначенных для Московской патриархии.
«О своих деньгах в первую очередь сообщает», — подумал капитан и заглянул через плечо следователя в протокол. Увидев, что тот как раз описывает стол и выдвинутые ящики, Славин тихонько, чтобы не слышал архиепископ, спросил:
— А почему ты утверждаешь, что в верхнем ящике лежало пятьдесят две тысячи, а в нижнем — сто тридцать? Ты что, видел эти деньги?
Следователь удивленно взглянул на капитана и неожиданно улыбнулся:
— А ты прав! Не подумал я, что этой записью в свидетели набиваюсь.
Он склонился над бумагой и сделал дополнения о деньгах, со ссылкой на показания потерпевшего.
В коридоре послышался шум, и в комнату вошел Подрезов. Славин ответил на приветствие и тронул его за рукав:
— Идем перекурим.
Они вышли на лестничную площадку. Славин уже около двух месяцев не видел друга. Подрезов теперь работал в управлении старшим оперуполномоченным уголовного розыска, и встречались они чаще всего на совещаниях или же, как сегодня, на местах происшествий.
— Понимаешь, — сказал Подрезов, — обошли все квартиры подъезда, но никто ничего толкового сказать не может. Никого подозрительного не видели, никто в квартиру не стучал и не заходил.
— А что говорят о хозяине?
— Ничего существенного: человек как человек, только вместо черта в бога верит. — Он чуть улыбнулся, но тут же стал серьезным. — Имей в виду, вчера у архиепископа допоздна гости были, наверное, к кагору причастились, немножко пошумели.
— Архиепископ рассказывал об этом?
— Нет, и я об этом ничего не говорил ему.
— Ясно. — С любимым словом Горчакова Славин так и не расстался. Они вошли в квартиру, и Владимир Михайлович спросил хозяина:
— К вам вчера приходил кто-нибудь из посторонних?
— Да. Ко мне вечером приходили священник Цыбуля Федор и поддьяк Латюк Борис.
— Когда они ушли?
Ротмистров задумался и, как показалось Славину, несколько смутился:
— Пожалуй, уже было поздновато, часа в два.
— Больше никого не было?
— Были еще мой шофер — женщина и один знакомый. Он, правда, пришел позже.
— Вы никого из них не подозреваете?
— Кто его знает... но, впрочем, если из них на кого и можно подумать, то только на моего знакомого, и то... как человек он вызывает уважение, воевал.
— Как его фамилия?
— Черт.
— Как-как?
— Черт.
Славин улыбнулся:
— И чего это Черт к священнику повадился в гости ходить? И часто он у вас бывал?
— Нет, не очень.
— Как звать его?
— Андреем Андреевичем.
— Почему вы считаете, что он мог похитить деньги?
— Понимаете... — архиепископ еще больше смутился. Чувствовалось, что эта тема смущала его, но делать было нечего, и он продолжал: — Цыбуля и Латюк — люди степенные, знаю я их давно. А вот что касается Черта, то мы познакомились недавно, он иногда приходил ко мне. Вчера мы — я, Цыбуля и Латюк, — немного выпили, и тут приходит Черт. Он был уже изрядно выпивши, но когда сказал, что у него день рождения, мы пригласили его к столу. После второй или третьей рюмки он совсем опьянел и начал шуметь. Но мы его успокоили и уложили спать. Утром, когда я проснулся, увидел, что Черт уже не спит, сидит у стола и слушает радиоприемник.