— А он?
— Отнесся с пониманием. Пожал мне руку и сказал, что он с нами и готов отдать нам все свои приборы.
— Что будем делать, Абрам?
— Хрен его знает. Пока ничего путного не приходит в котелок.
— Когда у тебя встреча с Исааком?
— Завтра.
— Как думаешь, протянем?
— Если он стукнул, то и на встречу идти мы не имеем права. Наверняка на хвост нам сядут.
— Где он сейчас?
— По-моему, к себе в лабораторию направился.
— Да… ситуация… Хуже не придумаешь.
— Надо что-то предпринять.
— Давай прогуляемся, подумаем, заодно постараемся проверить, не следят ли за нами.
— Пошли, но не забывай: в вопросах слежки — они мастера.
Не менее часа ученые, прохаживаясь, ломали голову, но ни к чему путному прийти не смогли. В конце концов, решили готовиться к худшему, при первой же возможности положить в тайник записку Исааку и предупредить его.
— Постой, а как же поступим с Панкевичем? — вспомнил о договоренности с белорусом Стрельцов. — Он мне нравится, попал сюда, так же как и мы, не по своей воле.
— Мне он тоже симпатичен, но не слишком мы рискуем?
— В данном случае не думаю, что риск велик. В конце концов, мы встретили здесь соотечественника, и наш интерес к нему выглядит даже со стороны наших противников логичным.
— Ну что ж, тогда идем, — согласился Левин. И предложил: — Ты не хочешь побеседовать с Хинтом?
— Давай подождем, посмотрим, как будут развиваться события.
— Кстати, мы не договорились о нашей, линии поведения…
— А что тут договариваться. Ничего не видели, не знаем и о хищении прибора впервые слышим.
— Правильно. Если устроят очную ставку с Хинтом, сделаю наглую рожу и буду отпираться.
— Слушай, Абраша, но ты же экстрасенс. Если представится возможность, то попытайся выяснить, как он реагирует на твое воздействие.
— Попробую. Ну что, пошли на работу? — и они направились к тоннелю.
Время в томительном ожидании тянулось долго, и Стрельцов и Левин были неразговорчивы, напряжены, часто подозрительно посматривали на коллег. Но все шло как обычно. Каждый был занят своим делом.
В конце рабочего дня, когда они выходили из штольни, их догнал Хинт. Поздоровался со Стрельцовым и спросил у Левина:
— Вы не обсуждали со своим другом мое предложение?
Левин неопределенно пожал плечами, а Хинт продолжал:
— Господа, прошу мне верить. Я нуждаюсь в вашей поддержке и доверии и готов действовать. Кстати, мне удалось усовершенствовать прибор, и теперь он действительно представляет большую опасность для того, против кого будет применен.
— Значит, если вы пожелаете, то можете обезвредить охрану Центра и спокойно уйти? — улыбаясь, спросил Стрельцов.
— В принципе, да, но согласитесь, но одному это сделать трудно.
— Но у вас же в подчинении солидная группа… — заметил Левин, радуясь, что Стрельцов нашел удачный ход, позволяющий уклониться от ответов на вопросы Хинта.
— Я никому из них не верю… Я их никого почти не знаю.
— А нас вы что, уже изучили? Знаете? — перестал улыбаться Стрельцов.
— Не считайте меня ребенком, господин Стрельцов, я же понимаю, что пойти на такой дерзкий шаг взрослые люди могут только при наличии у них реального плана. Я понимаю, что вам трудно поверить мне, но мы с вами находимся в такой критической ситуации, что медлить не имеем права.
— Почему вы так считаете? — спросил Левин.
— А потому, что и вы, господа, и я вскоре станем соучастниками страшного преступления против человечества. Вы хотя бы знаете, что Керим в самое ближайшее время намерен взорвать тоннель под Ла-Маншем?
— Я слышал, что тоннель уже функционирует, — заметил Стрельцов.
— Да, вы правы. Уже пошли первые пробные поезда. Это обстоятельство, как мне представляется, еще больше облегчает задачу Керима. Он уже обучает своих боевиков применять мое изобретение.
— Для чего ему это надо?
— Это прекрасное беззвучное оружие, которое может обезвредить охрану ядерной базы, атомной станции или экипаж подводного ракетоносца.
— Скажите, господин Хинт, — Левин неожиданно остановился и смотрел в глаза англичанину, — а вы не могли бы подарить нам по одному экземпляру ваших последних приборов?
— Вы меня проверяете? Хорошо, я согласен! Когда вы хотите получить их?
— Ну, скажем, сейчас.
— Я готов, но нельзя забывать, что охрана может нас не пустить в тоннель, рабочий день уже окончен. Но если вы настаиваете, то я готов попытаться.
— Не будем рисковать, — согласился Стрельцов. — Сделаем это завтра. Заодно и проведем их испытание.
— О’кей! — Хинт по очереди протянул ученым руку. — Благодарю вас, господа. До завтра!
И он зашагал в сторону жилой зоны.
Стрельцов и Левин медленно двинулись следом.
— Ну, что ты думаешь, Андрей?
— Мне кажется, он не лжет.
Вечером Левин и Стрельцов, прежде чем приблизиться к месту встречи с Панкевичем, долго кружили вокруг, как могли проверяли, нет ли хвоста.
— Ни хрена мы не определим, — с досадой произнес Стрельцов. — Пошли, что ли?
— Конечно. Чего время зря терять!
Панкевич был уже на месте. По тому, как он нервно посмотрел при их приближении на часы, можно было понять, что дожидается он длительное время.
— Извините, Эдуард Францевич, за опоздание. Нам пришлось решить один неотложный вопрос, — сказал Стрельцов. — Давайте присядем где-нибудь в стороне.
Панкевич показал на несколько больших камней:
— Вот там можем устроиться. Думаю, что прятаться нам не стоит. Все будет выглядеть буднично и не позволит заподозрить нас в чем-либо. Скажем, в заговоре.
Они сели, и Левин попросил:
— Эдуард, расскажите нам о последних новостях.
— Да, да, — поддержал друга Стрельцов, — можете вы пояснить, что происходит в стране?
— Не в стране, а в странах, — чуть улыбнулся Панкевич. — Сейчас на территории бывшего СССР пятнадцать суверенных государств. Боюсь, что эта цифра может быстро увеличиться.
— Почему вы так считаете? — привычно поправляя очки, спросил Левин.
— А потому, что в бывшем Советском Союзе происходит парад суверенитетов. А какой же парад без оружия? Настоящая война идет в Северной Осетии, в Нагорном Карабахе, объявлено об образовании Приднестровской республики, вот-вот начнется война между Грузией и Абхазией. Да что там говорить, когда даже в обычно спокойных районах России раздаются голоса об образовании новых государств. Вы же знаете, как всегда было спокойно в Белоруссии, и там не поймешь что творится. Трудно даже предположить, что будет дальше.