– Ужасная гостиница, да? – Ты похлопала по кровати. – Простыни… Их, по-моему, не стирали. А в ванной дохлые тараканы.
– А в Фонтенбло древесные лягушки, – сказал я. – В каждой гостинице Флориды – свой тотемный зверек.
Ты вздохнула, и я вспомнил твой обширный словарь вздохов. Этот я перевел так: судя по всему, ты не вполне постигаешь, как важна чистота в гостинице. Требовалось вернуть беседу к жизни. Мой черед?
– Может, прогуляемся? – спросил я.
Ты, конечно, не вскочила, но двигалась чертовски быстро.
Я сказал, что ты, вероятно, не помнишь Пирсолл – вернее, загадочно-неуловимую страну, коей он стал на несколько дней. А может, помнишь. Может, воспоминания мучительны. И потому я пишу неохотно – сомневаюсь, что история тех дней произведет удачное впечатление. Вдруг она тебе навредит? Но все-таки мне нужна твоя помощь – я хочу понять, что произошло с нами, что происходит. Я прошу помощи, а если ты забыла, значит, придется рассказать тебе все, даже самые интимные детали. Очень важно, чтобы ты признала нашу близость, ибо сущность ее и детали я и хочу, в основном, понять; мой единственный шанс тебя убедить – рассказать тебе, что мы делали, каковы были, что говорили друг другу.
Темнело, мы шагали по пляжу. Ни звезд, ни луны, а грязную песчаную заплатку у променада красновато освещал неоновый фасад аркады «Земля радости», сплющенной между карликовым чертовым колесом и лавкой, что летом торговала заляпанными краской шляпами и майками. На променад вели ступеньки, мы сели на нижней и разговорились. Вскоре ты уже смеялась, наклонялась ко мне. Один раз я сострил, и ты коснулась моей руки. Потом стала молчаливее, не так нежна – я понял, ты боишься меня поощрить. При знакомстве с тобой я себя чувствовал так же. Ненормально бдителен и сосредоточен. Игрушечные волны шлепали по берегу, в аркаде что-то электронно бибикало, теплый бриз плескался запахами соли и жареного. Все это я вычислил уже в одиночестве, – я видел одну тебя, ловил каждый жест, малейший нюанс мимики.
Много лет назад ты рассказывала, что в детстве была мучительно застенчива, боялась разговаривать и научилась изъясняться взглядом – отсюда его выразительность. Громадные, темные, с длинными ресницами, эти глаза всегда меня успокаивали, и могущество их возросло, когда семь лет назад меня в Китае посадили за решетку по липовому обвинению в шпионаже и избили в полиции, повредив мне спину. В тюрьме, чтобы отвлечься от боли в позвоночнике, я до крови кусал себе руки. Однажды вырубился, колотясь головой о бетонный пол, – заработал сотрясение мозга и пару дней смутно видел. Ища менее разрушительных болеутолителей, я восстанавливал в памяти твой образ. Я планировал реконструировать тело целиком, но, едва появились глаза, забыл про остальное. И потом, едва в камеру заявлялась охрана, я включал твои глаза и наблюдал, как из глубины их всплывают искорки, точно дыхание ныряльщика с морского дна. В ту ночь, сидя на ступеньках променада, я не мог оторваться от твоих глаз, а ты, мне кажется, взглядом гнала меня, говорила, что ничего не будет, ничего не изменилось, – ты по-прежнему остаешься с мужем, ты по-прежнему любишь меня.
Почти час ты болтала о студентах – о любимчиках, о проблемных – и пересказывала новости о родителях, сестрах, домашних зверюшках. Безопасные темы. Но потом мы коснулись старых дней. Одним пальчиком попробовали те воды… или мне так почудилось.
– Я пару месяцев назад встретила Кэрол, – сообщила ты. – Сейчас работает в Сан-Франциско. В издательской газете.
– Кэрол… нуда.
Я потерял следы друзей, крутившихся поблизости, когда мы были вместе, и теперь невразумительно притворился, будто мне интересно про Кэрол. Любовь к тебе, которую я пытался похоронить, сбросила саван и теперь бесновалась в голове. К черту Кэрол. Единственная, кто меня интересует, – в паре дюймов и абсолютно недостижима. Будь мы в мультике, крошечный дьяволенок скакал бы у меня на левом плече, тыкал трезубцем в висок и вопил: «Хватай ее!» – а с другого плеча трогательный ангелочек посыпал бы мне промежность звездной пылью и нашептывал, что следует лелеять чистые мысли и не обращать внимания на метаболизм, закативший тестостероновую вечеринку. Эта херня, сказал я себе, – сама суть жалкой задроченности. Мне оставалось только сообщить, что Кэрол я не видел много лет. Я не мог выдавить из себя такую банальность и вместо нее сказал настоящую глупость:
– Я тебя по-прежнему люблю, знаешь.
Ты пригнула голову:
– Знаю.
Тот самый ответ, на который я надеялся.
– Прости, – сказал я. – Я… прости.
– Рассел… – Ты положила руку мне на плечо – утешила. Я возмущенно окаменел – утешений не требуется.
– Все в порядке… Нормально. Правда. – И с напускным безразличием: – И что вы с Кэрол?
– Необязательно про Кэрол.
В «Земле радости» кто-то врубил внешние динамики, и Боб Марли [1] взялся заклинать людей отстаивать их права.
– Я, видимо, слишком взвинчен и больше ни про что не могу. Не ожидал тебя встретить. Не готов.
Ты смотрела в море. Обессиленная волна тонкой пленкой пробежала до середины пляжа, пометила финиш пенной каймой. Пауза неуклюже затянулась.
– Может, поесть сходим? – предложил я. – В Пирсолле, говорят, отличные рестораны. «У Дэнни»… говорят, «У Дэнни» просто потрясающе.
Я узнал твой взгляд – горестный, ты так смотришь, когда пытаешься не сказать гадость. Раньше я злился и думал, что, не трать ты столько времени, стараясь никого не обидеть, причинила бы меньше вреда; но я понимал, что все гораздо сложнее.
– Я не расстроена, что тебя вижу, – сказала ты. Реплика – воплощение загадочной нейтральности.
Мне ее проанализировать не удалось.
– Я тоже, – ответил я. – Я весьма не расстроен.
За это меня вознаградили улыбкой.
– Захватывающе не расстроен, – прибавил я.
Мы сманеврировали, секунда миновала, но не отметалась вовсе. Разговор притормаживал, становился обдуманнее, глаза наши часто встречались, будто мы отмеряли уровень близости.
– Что будешь делать, когда тут закончишь? – спросила ты.
– Вернусь в Нью-Йорк. Опять уеду в командировку. – Я щелчком сбил со ступеньки кусок ракушки – в цементе торчали обломки ракушечника. – Есть один парень, джазовый музыкант… Эллиот Крейн.
Ты Эллиота не знала.
– Великолепный гитарист… у него своя студия. Мы вроде думали записать компакт – тексты почитать, все такое. Может, этим займусь. А в декабре книжка выйдет. Поеду как бы в минитурне.
– Замечательно!
Ты наклонилась ко мне и, по-моему, собралась уже нарушить мораторий на касание. Ты стала расспрашивать о книге, о турне, о знакомых писателях и киношниках, чьи имена всплывали в разговоре.