Читая то, что я написал, Элейн воскликнула:
— О, как это мило! Спасибо.
И она наклонилась, точно собираясь меня поцеловать, но помедлила и взглянула на Терезу, как бы прося у нее позволения. Когда Тереза кивком дала ей понять, что можно, Элейн скользнула губами по моей щеке, выпрямилась и, грациозно покачиваясь на высоких каблуках, вернулась за стойку, где остановилась, исступленно глядя в ночь и прижимая мою книгу к груди с видом старшеклассницы, которая замечталась о знаменитом футболисте, не выпуская из рук конспектов по биологии.
— Что ты там написал? — спросила Тереза.
— Да так, чушь всякую.
— Нет, я серьезно.
— Ту же фигню, какую пишу на всех книжках. «Благодарю за ночи запретных удовольствий». Что-то в этом роде.
Она смерила меня строгим учительским взглядом.
— Мне что, пойти самой посмотреть?
— Валяй. Если хочешь. Ну ладно, ладно. «Погляди в ночь, и обретешь новую песню». Вот что там написано.
Тереза повторила.
— И что это значит?
— Ничего! Просто в голову пришло. Я все книги так подписываю, тем, что первое в голову придет. Маленькие дерьмовенькие фразочки. Как будто сочиняешь билетики с предсказаниями для праздничных хлопушек. Сью говорит, что каждому человеку хочется получить автограф, не похожий на другие, вот я и стараюсь.
— И что она теперь делает? — кивнула Тереза на Элейн.
— Стоит.
— А ты заметил, что она смотрит в темноту? Может, вот-вот разродится новой песней?
— Ну да… Может, и так. Что с того?
Тереза сняла с колен салфетку и бросила ее на стол.
— Торговля тебе, может, и не по нутру, Вардлин, но у тебя к ней прирожденный талант.
Турне стартовало в Бостоне, откуда покатилось по стране с остановками в Филадельфии, Балтиморе, округе Колумбия, Шарлотте, Атланте, Джексонвилле, Майами, Новом Орлеане, Хьюстоне, Сент-Луисе и Детройте. В каждом из этих городов меня приглашали на утренние телешоу, где иногда меня уже поджидали энтузиасты от религии. В Шарлоте один священник-фундаменталист объявил меня «орудием Сатаны», а в Атланте автор христианских книжек для детей (среди которых значились «Жарь, Иисус, жарь», «Райский драйв» и еще несколько названий подобного рода) посоветовал мне «завязать с человеком и просечь Господень план». Я участвовал в «Скарборо-кантри» [19] по телемосту из Джексонвилля, когда одна чокнутая бабенка, администратор веб-сайта Мела Гибсона, докопалась до меня, умоляя посмотреть его «Страсти Христовы». Я ей ответил, что фильм видел и, по-моему, он сущее дерьмо, а потом рассказал, как в двенадцать лет украл с уличного лотка пачку арахиса. Епископ Кубинской Римско-католической церкви в Майами обвинил меня в «духовной бесчувственности», а в Новом Орлеане ко мне подошли трое сектантов под предводительством горластой негритянки в цыганской блузке и юбке и с тюрбаном на голове, которая нервно теребила ожерелье из пожелтевших зубов у себя на шее и на местном наречии наложила проклятие на мою миссию. Фундаменталиста я обозвал дураком, епископу напомнил некоторые примеры духовного бесчувствия Римско-католической церкви, но в Новом Орлеане, наученный Сью Биллик, ушел от прямой атаки, заявив, что новым стилем следует пользоваться скорее как дополнением к организованной религии и что его ни в коем случае нельзя рассматривать как нечто ей противоречащее. Суть, как сказала Сью, заключалась в том, чтобы подливать масла в огонь спорными заявлениями, а не провоцировать людей шокирующими выходками. Так что к Детройту я в совершенстве овладел искусством пародировать самого себя и, как заметила однажды Тереза, превратился в не претендующего на интеллект двойника Майкла Куинарда.
Сидя в кресле посреди фальшивой гостиной, в декорациях которой снималась детройтская версия «С добрым утром, Америка», [20] окруженный с флангов ведущими — баритоном Форрестом, словно сошедшим с рекламы мужских сорочек, и Шерри, худой нервозной блондинкой с невероятно широким ртом, — я отвечал на обычные вопросы, когда вдруг столкнулся с новым оппонентом, профессором Дювалем Роуэном, высоким негром с залысинами и эспаньолкой цвета соли с перцем, который преподавал сравнительную религию на факультете антропологии Мичиганского университета. Вежливая колкость его вопросов заставила меня прибегнуть к спасительному невежеству, и я твердил, что новый стиль — это метод концентрации воли, а не магическое заклинание, пока Роуэн наконец не возразил:
— А что есть магическое заклинание, как не способ концентрации воли?
Когда Шерри, демонстрируя свою ошеломительную, как белый «кадиллак», улыбку, приправленную изрядной долей идиотизма, предложила каждому из нас вкратце сформулировать свою точку зрения, я просто сказал, что некоторым людям новый стиль помогает, а больше я ни на что и не надеюсь. Слабовато. Роуэн, вальяжный и самоуверенный, точно дипломат, заметил:
— Думаю, изобретение мистера Стюарта стоит рассматривать как небесполезное дополнение к культу личного начала. Что такое его новый стиль и в чем его польза, судить в конечном итоге потребителю. Однако я сильно сомневаюсь, что…
— Прошу прощения, мистер Дюваль. — Шерри подалась к нему, настырная, как группи, преследующая рок-звезду. — Назвав изобретение мистера Стюарта небесполезным добавлением к культу личного начала, что именно вы имели в виду?
— Я хотел сказать, что его новый стиль — это не пассивная панацея от страха, которую предлагают обычно телепроповедники, — ответил Роуэн. — Традиционная религия обещает вознаграждение в обмен на неукоснительное следование своим правилам. Молитва, регулярное посещение церкви, соблюдение некоего морального кодекса. Но вера — штука неопределенная, и верующий никогда не может быть, прошу прощения за каламбур, уверен в том, достаточно ли истово он верует. Новый же стиль предлагает человеку собственный путь к спасению, прокладываемый при помощи почти забытого ныне искусства грамотности. Он не навязывает правил, с которыми следует соизмерять свое поведение, а предлагает способы достичь желаемого. «Новый американский молитвенник» можно рассматривать как практическое пособие, которое учит писать плохие стихи и преследовать при этом собственные цели.
Форрест торжественно кивнул; Шерри захихикала, как будто и впрямь поняла, о чем он.
— Большое спасибо, — сказал я.
— Я не хочу отзываться пренебрежительно о ваших стихах, — сказал Роуэн. — Однако сомневаюсь, что многие из ваших последователей окажутся столь же красноречивыми. Впрочем, главное, что ваша книга стимулирует людей к чтению и письму. Это само по себе очень важно. Дальнейший же успех мистера Стюарта, — тут он снова повернулся к Шерри, — будет в конечном итоге определяться тем, как долго его персональный стиль сохранит свою привлекательность для публики, и тем вниманием, которое он станет уделять рекламе и впредь.