— Мне тоже не очень понравилось.
— Вот черт! В паре кварталов отсюда есть неплохой ресторан морепродуктов. Может, пропустим еще по стаканчику и пойдем туда? — И он сделал хороший глоток «Маргариты». — Чертовски не повезло сегодня на таможне. Думал, весь вечер там проторчу.
— А что у них там стряслось?
— Да кто их знает. Опять Министерство Внутреннего Идиотизма со своими фокусами. Там до сих пор черт знает что делается. У вас на обратном пути тоже могут быть проблемы.
— Так они в обе стороны проверяют?
— Похоже, что да. — Он снова приложился к соломинке. — Итак. С чего начнем?
Я сделал хороший глоток, раздумывая, отказать ему или нет.
— Тереза и я… мы тут поговорили, когда она передавала ваше сообщение, — сказал я. — И надумали бежать с корабля. Устроить себе каникулы. Так что я благодарен вам за предложение, но мы решили, что лучше всего нам пока смотать удочки.
Тень недовольства скользнула по его лицу.
— Я позвонил бы вам, но вы все равно уже почти приехали, — продолжал я. — Вот и решил, что дождусь вас и в качестве извинения угощу обедом.
— Никогда не откажусь бесплатно поесть. — Брауэр снял куртку и повесил ее на стул рядом с собой. — Но знаете, что я вам скажу: вернувшись, вы окажетесь в той же самой переделке, ведь Трита еще долго не посадят, процесс может тянуться год, а то и больше.
— Ну, вот тогда и посмотрим. Я ведь знаю, как с вами связаться.
— Всегда рад помочь. Но у вас еще есть время подумать. Надумаете — позвоните, в ближайшие пару недель у меня ничего срочного не будет.
— Нет, вряд ли.
— Ну, как скажете. — Он поднял бокал и произнес: — За преступление.
— Ваше, не мое, — ответил я и выпил вместе с ним.
— А как насчет каникул?.. Куда вы намерены податься?
— В Европу, наверное.
— Европа — та же Америка, только еда получше и дома постарше. Есть и другие варианты. Вам что нужно? Большой город? Или тишина и покой?
— Тишина и покой. И чтобы к воде поближе.
Казалось, Брауэр роется в своей памяти, как в компьютере.
— Патагония, — наконец изрек он твердо. — На побережье полно маленьких городков. Турист там фигура привычная, но не слишком часто встречающаяся. Чистота. Великолепная природа. Люди дружелюбные. Если понадобится цивилизация, она под боком, но час езды в глубь материка — и вы уже в глуши несказанной.
— Вы там бывали.
— Да, ездил в прошлом году, примерно в это же время. Самый сезон для путешественников. Конец лета, начало осени. Там есть национальный парк, называется «Лос Торрес». Это в Чили. Так вот в нем как будто на другой планете. Природные башни из камня громоздятся на сотни футов в высоту. Целый лес башен. Чистый сюрреализм.
Мы прикончили выпивку, заказали еще по одной порции, и Брауэр подробно рассказал мне о каникулах в Патагонии. Слушая, как он расписывает свои путешествия, я представлял его позирующим на фоне заснеженных пиков: костюм и снаряжение от фирм «Норт слоуп» и «Лендз-энд», цифровой фотоаппарат в одной руке, палка для ходьбы с заостренным стальным наконечником в другой, — исследователь без страха и упрека, вылитая рекламная картинка из журнала «Аутсайд». Несмотря на это, описывал он так хорошо, что мне тут же захотелось в Патагонию. Я так и видел снежные шапки на вершинах Анд, плавучие льдины в океане, зелень эпохи плейстоцена, холодные пустынные пляжи, к которым подплывают киты. Мне показалось, что именно там мы с Терезой можем спрятаться ненадолго и привести мысли в порядок. Где-то к середине четвертого стакана у меня помутилось в голове, мысли завертелись, как клубы пыли за метлой. Я сказал Брауэру, что, похоже, слегка перебрал. Не пора ли нам отправляться в ресторан морепродуктов?
Я надеялся, что на воздухе мне станет легче, но, пока мы шли по узким, запруженным машинами и людьми улицам, вдыхая подсвеченную неоном духоту вперемешку с выхлопными газами, какой-то вонючий пот выступил у меня на лице, шее и груди, а слюны во рту набралось столько, что каждые пятнадцать-двадцать шагов приходилось сплевывать. Оштукатуренный фасад какого-то здания украшала линялая фреска, на которой мужчины в костюмах пятидесятых годов и с зализанными по моде того времени волосами танцевали с пышноволосыми женщинами в платьях ниже колен, радуясь взрывоподобному появлению огромного мороженого из центра серебряной звезды: при виде меня они заулыбались еще шире. В ярко освещенной витрине какого-то магазинчика красно-черное плюшевое насекомое с надписью «Шпанская муха», выведенной золотистыми буквами на брюхе, жевало свои ворсистые крылья. Блестящие, словно хитиновые, глаза качнулись в мою сторону; торговцы стояли в дверях своих лавок; костлявые мальчишки разевали рты, чтобы продемонстрировать треснувшие сосуды, спрятанные в их глотках; две молодые женщины шли рука об руку, это были толстощекие пирожницы с вымазанными сахарной глазурью розовыми лицами; увядшие вдовы, кутаясь в черные шали, сидели на обочинах с коробками сигарет. Брауэр болтал и задавал мне какие-то вопросы, и это помогало мне хотя бы немного отвлечься от моих ощущений, но ночь все равно одолевала меня. Урчание и гудки автомобилей, которые то останавливались, то снова трогались с места, любовные излияния джукбоксов, треск швейных машинок в портновской мастерской, лопотание пешеходов, протискивавшихся мимо, — все это сливалось в нечленораздельное шипение, которое со все возрастающей скоростью летело мне навстречу, приближаясь, словно огромный кожистый язык какого-то гигантского существа, готовый обвиться вокруг моей талии и утащить меня в его огромную пасть… А потом шипение рассыпалось на миллионы отдельных звуков, превращаясь в саундтрек бессвязных воплей, звона бьющегося стекла, обрывков песен, и казалось, будто весь видимый мир колеблется между нормальным течением времени и мгновениями замороженного света и застывшего движения, «туда-сюда», как мигающие огни в дискотеке. Меня выворачивало наизнанку, сердце колотилось как бешеное, во рту отдавало желчью. Я сказал Брауэру, что присяду ненадолго, совсем нет сил идти. Он взял меня за руку и сказал:
— Надо поесть, сразу полегчает.
От одной мысли о еде меня чуть не стошнило. Я попытался высвободиться, но Брауэр ухватил меня покрепче и затолкнул в какой-то переулок. Когда я стал сопротивляться, он приставил к моему боку дуло пистолета.
— Знаешь, что сделают эти ублюдки, если я выстрелю? — сказал он. — Не набросятся на меня, нет. Они сопрут твою одежду, заберут бумажник и оставят тебя здесь подыхать. Когда ты завоняешь, кто-нибудь оттащит тебя в сторону. А до тех пор они будут просто перешагивать через тебя и отпускать шуточки. Так что, если не веришь, что я выстрелю, давай, продолжай брыкаться.
Он вдруг покрылся пятнами, которые ползали по его лицу, как амебы; поры расширились, точно нарисованные карандашом; тело стало пружинистым и словно лишилось суставов. Человек-змея, издыхающий от собственного яда. Его голова чуть заметно покачивалась от злобы, плескавшейся в его черепной коробке.