– Значит, нужно научиться понимать себя, не так ли?

– Уж не ожидаете ли вы, что я откажусь от предложения господина Агенора?

Она махнула рукой в знак отрицания.

– Вы поступите, как вам будет угодно, кузен. Ничего я от вас не жду… Во всяком случае, ничего такого, что вы бы смогли понять сейчас. И впрямь, не глупо ли лезть к вам с какими-то ожиданиями, ведь пока еще даже неясно, удастся ли вам остаться в живых до окончания расследования. Задача вам досталась непосильная. И все же…

Она понизила голос и заговорила горячо, как будто была с ним давно и близко знакома:

– Послушайте, Мишель. Возможно, это покажется вам дерзостью с моей стороны, но я вижу, что в вашей душе спрятано настоящее благородство. Очень надеюсь, вам удастся избежать трудностей, с которыми в начале своего пути столкнулась я. Вам мешают заблуждения, и из-за них вы, вероятно, не раз совершите глупость. И особенно опасно одно, оно как камень у вас на шее – это ваша привязанность к той твари, что вы послали ко мне. Держу пари: еще до того, как вы доведете ваше расследование до конца, если все пойдет хорошо, вы обнаружите, насколько ваша связь далека от того, чем вы ее считаете сейчас. И быть может, вам также откроются глаза на редкие достоинства там, откуда сегодня, по-вашему, исходит лишь угроза.

Она быстро шагнула к нему, привлекла к себе, обняла, обхватив руками, и крепко поцеловала в губы. Он почти ничего не почувствовал, как будто это был не поцелуй, пробуждающий страсть, а печать, скрепляющая сделку. Он уже собирался сказать ей об этом, как вдруг у него закружилась голова и резко потемнело в глазах. На фоне колеблющейся зелени, как будто водной глубины – того же цвета, что и ее глаза, – с мягкой грацией водоросли в волне отлива качалась обнаженная госпожа Александра, руки ее чертили какие-то гипнотизирующие знаки, она медленно приближалась, словно ожившее видение тонущего. Он попытался прекратить головокружение усилием воли, но сознание его запуталось в мягкой, теплой сети, мысли смешались и обмякли, как серебристая рыбка в неводе с мелкой ячейкой, и вот, вместо того чтобы испугаться, он в упоении любуется ее причудливой красотой и недоумевает, как это она могла когда-то казаться ему некрасивой. Грушевидные груди, восхитительные ноги, длинные бедра с изысканным изгибом – стебли, венчаемые цветком ее живота, – он видит чудо, разгорается костром от брошенной ею искры. С каждым мгновением ее чувственность все глубже проникает в него. Он различает ее женский запах, запах ее крови. Ее лицо так близко, уже не различить очертаний. Темно-красные губы приоткрылись, язык цвета гвоздики движется, как морское животное. И вдруг все кончилось. Все его чувства, ощущение близости, кипение крови – все схлынуло.

Ошеломленный, пошатываясь, он увидел, что она успела отойти от него на несколько шагов. Она смотрела на него, как будто что-то обдумывая про себя, но и не без нежности и смущения.

– Что же теперь? – вполголоса проговорила она, скорее себе, чем ему.

Затем лицо ее напряглось, она решительно взглянула на него и сказала, уже тверже:

– Думаю, мне нужно побыть с вами. Помочь. Только отошлите эту… – Она замялась. – Прогоните вашу служанку. Эту вашу Жизель. Пусть займется чем-нибудь другим. Я ее общества не потерплю.

Бехайм, все еще нетвердо стоявший на ногах, пробормотал что-то вроде того, что он не нуждается ни в чьей помощи.

– Может, оно и так, – ответила Александра. – Но вам нужно убедиться в том, что кроме ключа, который вы от меня получили, вам в этом деле надеяться особенно не на что. Я останусь с вами до тех пор, пока вы не уверитесь в этом окончательно. По крайней мере, в моем лице вы заручитесь дополнительной защитой, пока продолжаете опрашивать подозреваемых.

Наверное, она была права, но его обеспокоило это внезапное изменение в ее намерениях.

– С чего это вы решили помогать мне?

– Я уже сказала, это в моих интересах.

– И только?

– Ах, кузен, кузен! – мелодично вывела она, и в ее словах послышался отзвук тихой усмешки, скрывавшей затаенное желание. – Так никогда не бывает – «и только».

ГЛАВА 6

Тяжкое безмолвие, царившее в замке Банат, теперь время от времени нарушалось – под его сводами стало неспокойно. Съехавшиеся представители Семьи по большей части не покидали отведенных им комнат, но некоторые все же делали вылазки в верхние коридоры – там они вступали в перепалки, иногда вспыхивали короткие стычки. Шум и крики далеко разносились эхом – едва различимые, как будто где-то вдали ссорились птицы и поспешно спасались бегством белки, но все же пугающие в этой похоронной тишине. Нескольких из гостей Бехайм собирался опросить лично. Ему пришла в голову мысль: не скрывается ли за их лихорадочными передвижениями желание избежать разговора? Ведь если бы с ним не было госпожи Александры, заставить их уделить ему внимание было бы адским трудом, а когда ему наконец удавалось взять их за грудки, никто не проявлял желания говорить, и всякий раз его встречали со злобными или просто каменными лицами. Элейн Ванделор, которую они застали за чтением при свечах в лакейской, швырнула в него книгой, а на вопросы отвечала односложно, ледяным тоном. Германа Кюля они отыскали в заброшенной части замка – он развалился в кресле и отвечал Бехайму с надменным безразличием, прерывая свои ответы, чтобы дать указания эротического свойства служанке, все это время стоявшей на коленях меж его ног. Георг Маутнер, занятый в комнате для игр Люпитой Каскарин-и-Мирон, приходившейся единокровной сестрой госпоже Долорес, развлекался, нанизывая на дротик мышь, Бехайма он удостоил многозначительным враждебным взглядом. Единственным, кто хоть как-то откликнулся, оказался Эрнст Костолец, политический союзник Агенора, которого, правда, вряд ли можно было назвать его другом. Его называли «скользким типом», кроме того, он слыл колдуном, так что даже самые могущественные в Семье относились к нему с опаской. Бехайм и Александра нашли его в Патриаршей библиотеке, которая представляла собой не помещение, а нечто вроде огромной винтовой лестницы, устроенной в центре замка и уходящей более чем на полтора километра вглубь. Стены ее были заставлены книгами, зачастую такими древними, что стоило открыть какую-нибудь из них, как она рассыпалась на сотни клочков пожелтевшей бумаги, и они разлетались, опускаясь в этот темный колодец, словно рой хрупких бабочек-призраков. Это было одно из немногих мест в замке, во всяком случае находящихся в общем пользовании, которые освещались не факелами, а фонарями: видимо, Патриарха больше заботили его книги, чем безопасность его чад.

Костолец был примерно того же возраста, что и Агенор, но выглядел гораздо более дряхлым – согбенный, с морщинистой лисьей мордочкой, торчащими бровями и несколькими прядями тонких белых волос, лежавшими на покрытом пятнами черепе, как обрывки облаков над поверхностью мертвой планеты. Он стоял на одной из площадок – восьмиугольном пространстве шириной около восьми метров, – сгорбившись над пюпитром и рассматривая сквозь увеличительное стекло книгу в кожаном переплете, раскрытую на странице, испещренной причудливыми рукописными буквами. В середину колодца от пятигранного стеклянного фонаря, висевшего над пюпитром, лились лучи оранжевого света, но противоположная стена оставалась во мраке. Старик увидел их, когда они шли по лестничной площадке прямо над его головой, и на его лице мелькнула досада. Он захлопнул книгу, и от нее поднялся клуб пыли. На обложке было что-то написано золотым шрифтом по-португальски, под надписью красовалось изображение золотой пальмы, увенчанной полумесяцем, а на корешке был оттиснут символ – корона и лист. Бехайм заметил, что серая шелковая рубашка Костолеца покрыта на груди толстым слоем пыли, – наверное, он успел захлопнуть уже немало книг. Должно быть, чем-то недоволен. Но когда они подошли поближе, он приветливо улыбнулся, – по крайней мере, по сравнению со всеми предыдущими собеседниками это выглядело дружелюбно. Бехайму, конечно, было страшно задавать вопросы этому грозному старику, но все же он почувствовал некоторое облегчение.