– Я не могу рассеять ваших подозрений. От них нельзя избавиться полностью. Ими тут пропитано все, и особенно сейчас, тем более принимая во внимание стоящую перед вами задачу. – Она опустила глаза и сказала: – Но я сделаю то, что в моих силах.
Она встала, прошла к одному из подвесных фонарей и притушила его пламя, так что осталось лишь крошечное тлеющее белое острие, как у копья.
– Что это вы делаете? – спросил Бехайм.
– Я же сказала: то, что в моих силах.
Она пригасила свет другого фонаря, и в комнате воцарился приятный полумрак. Затем она сбросила с плеча бретельку ночной рубашки. Обнаженная часть ее стана белела в полутьме.
– Не очень изобретательный ход, – сказал он, воспламеняясь и вместе с тем тревожась. – Я не идиот. Вы рассчитываете что-то этим доказать?
– Я не доказательства тебе приготовила. – Она подошла к самой кровати и остановилась, держа правую руку на второй бретельке. – Итак, Мишель. Что я сейчас должна сделать?
Его язык набух, во рту пересохло.
– Неужели ты скажешь, что не хочешь меня?
– Нет, – ответил он, – не скажу.
– Мишель, забудь на время про убийство. Забудь о том, кто мы. И где находимся. Может быть, мы не добьемся успеха. Бывает, часто думаешь: вот я чувствую то-то и то-то, а в конечном счете оказывается – не то. Но если нам суждено проиграть, давай сделаем это как мужчина и женщина, не дадим подозрению затуманить наш взор.
Она легла на кровать рядом с ним.
– Я хочу любви, Мишель. Любви, не просто физической близости – этого добра всегда хватает. Голый секс меня не интересует. Там всегда чего-то не хватает. Но любовь – это другое. Уж не знаю, сколько лет у меня этого не было. Даже не помню, на что это похоже. А с тобой… – Она взяла его за руку, провела большим пальцем по костяшкам его пальцев. – С тобой, я чувствую, все будет хорошо. Как ты считаешь? Возможно ли это между нами?
Он хотел было что-то сказать, промычал что-то – не столько отвечая, сколько просто соглашаясь, но она приложила палец к его губам и не дала ему открыть рот.
– Знаю. – Она перешла на шепот. – Я все знаю.
В искусственном полумраке бледное тело Александры на фоне простыни приобрело лунный оттенок; казалось, оно притягивает к себе свет. Она была огромна – неправдоподобно длинные ноги, текучие, ни с чем не сравнимые линии и размеры. Бехайма околдовала непомерность того, что предстало его взгляду, сначала обозревшему экваториальную выпуклость ее живота, дальше – ровно лежащие холмы грудей с темными оазисами вокруг башенок сосков, потом опустившемуся от грудей к буйной лонной поросли меж бедер, и ему вдруг вспомнилась песчаная скульптура спящей великанши, которую он видел много лет назад на испанском пляже – с такими же плавными переходами форм. Он поцеловал ее – короткое знакомство языков и губ, – его напряженный член был стиснут между животами, она задрожала, затрепетала где-то в самой глубине своего естества, в какой-то тайной неразведанной штольне, и от этих едва доходящих до поверхности нежных сейсмических сотрясений он почувствовал себя мощным гигантом. Ему хотелось, чтобы они сплелись в восхитительном потрясении, от которого по небу ее души ослепительно пронеслись бы кометы и вся плоть ее содрогнулась бы. Он покрывал поцелуями ее тело, двигаясь вниз по грудной клетке, оставляя языком блестящий след, как улитка.
– Нет, – едва слышно прошептала она, сжав руками его голову, пытаясь оторвать его от себя.
Но он был полон решимости, его было не остановить. Он лег меж ее ног, его ноги высунулись за край кровати. Двумя пальцами он проник вглубь нее. Он ласкал ее языком и руками, лихорадочно ощупывая груди. Ему показалось, что в густой терпкости ее вкуса он уловил тонкий оттенок смятения, тревоги и понял: нужно проделать губами путь обратно, поцеловать ее в губы, успокоить ее – ведь она одинока и растерянна, не знает, чем ему ответить, чего от нее хотел бы он. Постепенно она стала входить в ритм – и не только в движениях, это было какое-то внутреннее биение, развертывающаяся тайная пульсация, руководившая его губами и языком. Бедра ее раскачивались, вздрагивали. Она погладила его по волосам, как бы молчаливо давая разрешение. Ее ноги раздвинулись шире. Ему подумалось, что он, погружаясь, проходит сквозь пласт сдерживаемых ею чувств к тому серому мертвому пространству, которое он ощущал в ней и теперь может оживить. Он подсунул руки под ее ягодицы, приподнял ее, приник к ней губами, будто пил из супницы. Ее потряс неистовый стон, как будто она рожала, как будто что-то рвалось из ее бока. Ее скользкие бедра сжали его голову. В его ушах звенела кровь. Александра что-то тихо бормотала. Какие-то невнятные слова, сбивчивый свист дыхания, оперенье прелестных звуков, возгласы, вдруг обрываемые тяжелыми вздохами. Он чувствовал, как в ней разгорается отклик, до сих пор состоявший из разрозненных, беспорядочных фрагментов, которые теперь начали всплывать, смешиваться, проникнутые жаром, который разжег он. Он был в упоении от неистового высвобождения чувств, разбуженных в ней, ему нравилось распалять эту страсть. Как пещерному человеку, хрюкающему от восторга, что высек кремнем искру и развел костер. Но вдруг она стала сталкивать его с себя, шепча:
– Мишель! Мишель, пожалуйста!
Она освободилась от него, он, согнувшись, лежал на боку рядом с ней, с липким лицом, ничего не понимая, напряженный член покачивался и слабел в неожиданном холоде.
– Что случилось? Что-то не так? – спросил он.
Она торопливо-неловко ответила:
– Не надо так сразу. Ладно? Прости. Я просто хочу, чтоб ты был со мной.
Смущенный, чувствуя, что не смог ей угодить, он сказал:
– Извини, мне казалось, ты…
– Нет, – оборвала она, притягивая его к себе, ласково кладя его голову себе на грудь, – ты не виноват, просто я хочу видеть твое лицо, твои глаза.
А когда он снова заговорил, она поцелуем остановила сумбурный поток его слов.
Вскоре комнату заполнила тишина, окутав их, – так безмолвие занимает пространство разрушенных взрывом зданий, сглаживая углы, создавая как бы уютный, свой уголок. Они поцеловались снова, и поцелуй растворил остатки неловкости. Она подняла правое колено и оперлась им о его бедро, позволив его члену плавно скользить у нее между ног. Если бы он чуть подвинулся, то вошел бы в нее, но он чуть подался назад, теперь не совсем уверенный в себе, – он хотел, чтобы она вела его. Ее дыхание участилось. Быстро высовывая язык, она покрывала легкими поцелуями его губы, щеки. Поцелуи агнца, поцелуи змия. Наконец она вытянула руку, и ее пальцы, холодные, как мрамор, обвились вокруг его члена, и он погрузился в нее – сразу, глубоко и сладко, и почувствовал, как отступают все эти пустые годы, уходят вдаль, а ее маслянистый жар смыкается вокруг него, захватывает его, сжимает, и все это под мелодичный выдох, сменившийся, когда он вошел чуть глубже, резким вдохом. Она в безумном ритме замолотила бедрами, как будто какие-то быстро машущие крылья совсем лишили ее веса.