— Больно, — заскрипела зубами Сирокко.
— Ты делаешь ей больно, — объяснила Габи, как будто Калвин не знал английского.
— Габи, помолчи, а то я найду кого-нибудь другого держать лампу.
Сирокко никогда не слышала, чтобы Калвин разговаривал так жестоко.
Он помолчал и вытер рукавом лоб.
Боль была не сильная, но непрестанная, как тупая боль в ухе. Сирокко слышала и ощущала царапанье внутри себя, она крепко сцепила зубы.
— Я вынул его, — тихо сказал Калвин.
— Вынул что? Ты видишь, что это?
— Да. Ты оказалась дальновиднее, чем я думал. Хорошо, что ты настояла, чтобы мы это сделали. — Он продолжил вычищать стенки матки, время от времени очищая кюретку.
Габи отвернулась, изучая что-то на своей ладони.
— У него четыре ноги, — прошептала она и сделала шаг в сторону Сирокко.
— Я не хочу этого видеть. Убери!
— Можно мне посмотреть? — пропела Колыбельная.
— Нет! — Она испугалась накатившему на нее отвращению и была не в состоянии пропеть ответ титаниде, а лишь яростно замотала головой.
— Габи, уничтожь это! Прямо сейчас! Ты слышишь меня?
— Все в порядке, Роки. Я уже все сделала.
Сирокко глубоко вздохнула, потом разрыдалась.
— Я не должна бы кричать на тебя. Колыбельная сказала, что хочет посмотреть. Наверное, мне следовало позволить ей это. Может быть, она знала, что это было.
Сирокко протестовала, говорила, что она в состоянии ходить, но принципы медицины титанид заключались в многократном обнимании, согревании тела и пении успокоительных песен. Колыбельная отнесла ее через грязную улицу в жилище, предоставленное им титанидами. Облегчая боль, она пела Сирокко успокоительную песню, уложила ее в постель. Рядом стояло еще две пустые кровати.
— Твой веселый друг опять шутит? — пропела Колыбельная.
— Да, он называет это лечебницей для животных.
— Ему должно быть стыдно. Лечение есть лечение. Выпей это и ты расслабишься.
Сирокко взяла винный бурдюк и сделала большой глоток. Жидкость обожгла горло и тепло распространилось по всему телу. Титаниды пили вино по тем же причинам, что и люди, это было одно из наиболее приятных открытий последних шести дней.
— Я кажется захлопаю сейчас в ладоши, — сказал Билл. — Я уже узнаю этот голос.
— Она любит тебя, Билл, даже когда ты капризничаешь.
— Надеюсь, что теперь ты повеселеешь.
— Это был интересный опыт. Бил, у него было четыре ноги.
— Ой, а мы еще шутим по поводу животных. — Он потянулся к ней и коснулся ее руки.
— Все хорошо, теперь все позади, а теперь лучше уснуть.
Сирокко сделала еще пару больших глотков из винного бурдюка и последовала совету Билла.
В первые два часа после операции Габи говорила всем, что чувствует себя хорошо, затем замолчала и два дня провалялась в лихорадке. Август вообще перенесла все безболезненно. Сирокко была раздраженной, но здоровой.
Билл чувствовал себя неплохо, но Калвин сказал, что сустав недостаточно подвижен.
— Ну и как долго все это будет продолжаться? — спросил Билл. Он спрашивал это и раньше. Читать здесь было нечего, телевизора не было, оставалось только смотреть в окно на темную улицу города титанид. Он не мог разговаривать со своими сиделками, за исключением нескольких коротких смешанных песенок. Колыбельная учила английский язык, но дело шло медленно.
— Еще как минимум две недели, — сказал Калвин.
— Но я чувствую, что могу ходить уже сейчас.
— Может быть ты и чувствуешь, но это опасно. Кость может треснуть как сухая ветка. Нет, я не позволю тебе встать даже на костылях раньше, чем через две недели.
— А как насчет того, чтобы вынести его отсюда? — спросила Сирокко. — Хочешь на улицу, Билл?
Они взяли кровать Билла, вынесли ее наружу, пронесли небольшое расстояние и поставили под развесистыми деревьями, которые делали город титанид невидимым с воздуха; в городе было темно, как ночью, которой они не видели с того времени, когда обнаружили основание каната. Титаниды все время освещали улицу и дома.
— Ты видел сегодня Джина? — спросила Сирокко.
— Это зависит от того, что ты подразумеваешь под «сегодня», — ответил Калвин, зевая во весь рот. — Мои часы все еще у тебя.
— Но ты не видел его?
— Какое-то время нет, — ответил Калвин.
— Я имею в виду, с тех пор, как ты встал.
Калвин нашел Джина, когда тот шел вдоль Офиона по крутой местности, петляющей между горами Немезиды и Криуса, это была дневная зона западной части Реи. Он сказал, что вышел из сумеречной зоны и идет с тех пор, пытаясь перехватить остальных.
Когда Джина спрашивали, чем он занимался все это время, все, что тот ответил, было «старался выжить». Сирокко не сомневалась в этом, но ей было интересно, что он под этим подразумевал. Он не стал вдаваться в подробности всех своих переживаний, сказал лишь, что поначалу волновался, но когда оценил ситуацию, успокоился.
Сирокко не была уверена, что поняла, о чем он говорит.
Поначалу Сирокко была счастлива, на нем минимально отразились произошедшие события. Габи все еще стонала во сне. Билл все также страдал провалами в памяти, хотя память постепенно восстанавливалась. Август постоянно была в депрессии и была на грани самоубийства. Калвин был счастлив, но он жаждал одиночества. Казалось, не изменились только они с Джином.
Но она знала, что каким-то таинственным образом прошла обучение во время ее пребывания во мраке. Она могла общаться с титанидами. Она чувствовала, что с Джином произошло больше, чем он об этом говорит, она начала замечать признаки этого.
Он много улыбался. Он уверял всех, что все в порядке, даже если его никто об этом не спрашивал. Он был дружественен. Иногда это была чрезмерная сердечность, он слишком старался показать, что у него все в порядке.
Сирокко решила найти его и еще раз попытаться поговорить о том, что произошло с ним за эти два месяца.
Ей нравился город титанид. Под деревьями было тепло. Так тепло на Гее шло от земли, то поднимаясь вверх, оно удерживалось сомкнувшимися кронами деревьев; одетая в легкую рубашку и босиком, Сирокко чувствовала себя прекрасно. Улицы были приятно освещены бумажными фонариками, что напоминало Сирокко Японию. Земля была обильно покрыта растительностью, она увлажнялась приспособлениями, которые назывались оросителями растений — вращаясь, они обрызгивали растительность. После этого стоял запах как в летнюю ночь после дождя. Живые изгороди были так усеяны цветами, что лепестки их осыпались подобно дождю. Постоянная темнота не мешала им и они буйно цвели.