— Дорогая, ты мучаешь меня. Можно я по крайней мере отнесу тебя в постель, и мы займемся любовью в ближайшие десять часов?
— Потерпи, милый. — Она потрепала его по щеке, поднялась и направилась к потайной лестнице, скрытой за выдвижной панелью. — Я рада была бы остаться на всю ночь, но не могу. Ты же знаешь, что скажут дома.
После непродолжительного обмена просьбами и отказами Лоуренс слизал последние крупинки сахара с ее груди и проводил вниз по лестнице к ожидающим ее носилкам. Удобно устроившаяся среди вороха бархатных подушек, каждая из которых была оторочена золотым позументом и украшена гербом, эта женщина показалась ему богиней любви, олицетворением красоты, роскоши и благородства. Олицетворением того, о чем Лоуренс мечтал всю жизнь и чего жаждал больше всего на свете.
— Ты поступила глупо, — строго сказала Софи золотоволосая женщина. — Ты пренебрегла моими наставлениями и теперь сама видишь, к чему это привело.
— Простите, — печально ответила Софи, склонив голову. — Я сделала это не нарочно.
— Твои намерения меня не интересуют. Только поступки. Ты позволила мужчине прикоснуться к себе. Ты целовала его. Ты получала от этого удовольствие. Где же целомудрие, благодаря которому ты и получила свою силу?
— Я не понимаю, как это произошло, — оправдывалась Софи пред ликом суровой богини. — Это не поддавалось никакому контролю.
— Ты хочешь сказать, что утратила контроль над собой, не так ли? — с усмешкой поинтересовалась богиня Диана с высоты своего золотого трона. — Я знала, что так и будет. Все случилось именно так, как я предсказывала.
Голос богини вдруг изменился, стал более глубоким и тихим, а лицо, фигура и трон постепенно погрузились в тень. Казалось, чья-то гигантская рука заслонила их от Софи, а затем и вовсе стерла с поверхности земли. Неожиданно другой голос резко прокричал ей в самое ухо:
— Ты безнравственна. Безнравственна и порочна, как и…
— Нет, — перебила его Софи.
— Мы оба знаем, что случилось той ночью, что ты сделала, — не отставал тоненький голосок. — Я всем расскажу правду.
— Нет, — взмолилась она. — Нет, прошу вас. Я не…
— Оставь при себе свои патетические возражения. Никто тебе не поверит. Ты ничто, пустое место. Твоя жизнь в моих руках. — Софи почувствовала у себя на талии чью-то руку, как раз в том месте, где Октавией был вшит потайной карман, и вдруг перед глазами у нее промелькнул маленький золотой кружок. — Ага! — обрадовался голос. — Другого доказательства мне теперь и не нужно. Ты не скроешься от меня. Я люблю тебя.
— Нет! — воскликнула Софи, на этот раз громче. — Нет! — крикнула она во всю силу легких, так что ее подбросило на кровати, и она разом проснулась, вырвавшись из ночного кошмара.
Ей понадобилась всего минута, чтобы вспомнить, где она находится и что с ней стряслось. Она огляделась. Тонкий солнечный луч, в котором дрожал столб пыли, проникал в камеру неведомо откуда и едва мог осветить четыре ее каменные стены и грязный пол. Однако его хватило, чтобы Софи могла убедиться, что находится здесь одна, а голоса — всего лишь часть ее кошмара. Ее дыхание постепенно выровнялось, но рука невольно задрожала, когда она потянулась к потайному карману.
Сердце замерло у нее в груди, когда Софи поняла, что тайник пуст. Медальон исчез.
Значит, в ее камере только что кто-то был. И разговор, который здесь состоялся, вовсе не сон, не кошмар, а реальность. А это гораздо хуже.
— Нет, — вымолвила она несмело. — Нет, — повторила она, прислоняясь спиной к ледяной стене темницы и чувствуя, как ужас постепенно охватывает ее, вытесняя безразличие, наполнявшее ее с предыдущего вечера. В действительности лишь глубокое нервное потрясение помешало Софи расслышать глухой стук, с каким медальон скатился с ее платья на пол. Когда же она краем глаза заметила золотой отблеск от упавшего на край медальона солнечного луча, то поспешно подобрала его. Медальон лежал у нее на ладони — богиня Диана, богиня луны, охоты, целомудрия, богиня, восседающая на троне с ястребом на плече. Это было то единственное, что она сохранила в память о прошлом, о прежней жизни, о той Софи, которой больше нет.
Софи редко позволяла себе думать о своей жизни до пожара, до смерти родителей, до… того, как все изменилось. Она решила вычеркнуть из памяти все разом — и хорошее, и плохое, чтобы избавиться от преследовавшего ее ужаса. Но теперь, когда она оказалась в этой мрачной камере и почувствовала себя безмерно одинокой, воспоминания далекого детства нахлынули на нее. Софи вспомнила, как ее красавица мать обычно журила, но не наказывала ее за то, что она решала задачки по математике для брата Деймона, вместо того чтобы вникать в основы ведения домашнего хозяйства. Сколько счастливых и безмятежных часов провела Софи вместе с братом, обучая его началам алгебры и рассказывая о последних математических теориях, созданных итальянцами! Она с легкостью переводила для брата греческие тексты, доходчиво объясняла сложнейшие доказательства теорем, давая ему возможность и время заниматься тем, что он по настоящему любил: производить зловонные и тошнотворные на вид химические смеси в укромном шалаше, который он гордо называл лабораторией.
Не меньше, чем математика, Софи интересовали бухгалтерские книги отца. Она часто перелистывала их, стараясь понять, почему цены на рынке колеблются и как следует вложить деньги в урожай, который появится только через десять месяцев, чтобы он дал пятикратную прибыль. В возрасте тринадцати лет она уговорила отцовского агента вложить сто фунтов, которые бабушка оставила ей на приданое, в покупку акций горной компании. Эта сотня быстро превратилась в пять сотен, затем в тысячу, а к тому времени, когда случился пожар, Софи скопила внушительный личный капиталец — пять тысяч фунтов. Не многие дворяне в округе могли похвастаться таким состоянием.
После пожара и того кошмара, который за ним последовал, у Софи остались лишь эти деньги, заблаговременно спрятанные в жестяную коробку и зарытые в саду, и медальон с изображением богини Дианы. Софи раскрыла ладонь и еще раз взглянула на медальон. Она почти не сомневалась, что Диана усмехается ей в ответ. Казалось, богиня повторяла, как во сне: «Ты поступила глупо», и Софи вынуждена была с ней согласиться. Только полная дура могла влюбиться в графа Сандала и довериться ему.
Софи спрятала медальон назад в кармашек, проклиная ухмыляющуюся богиню, графа Сандала, а более всего себя. Она принялась ходить из угла в угол по тесной камере, пытаясь понять, что раздражает ее сильнее — чувство голода или еще более болезненное и почти физическое ощущение горечи предательства. Причем с предательством Сандала еще можно было как-то примириться — сравнения с голодным обмороком оно не выдерживало, — но настоящие страдания ей причиняла мысль о ее измене самой себе.
В полумраке унылой камеры все вдруг прояснилось и предстало перед ней так отчетливо — насмешки и презрение, изворотливость и обман. Не приходилось сомневаться, что Сандал спас ее для того, чтобы сыграть с ней злую шутку, а потом передать королевским гвардейцам. При аресте они повторили ей его слова, которые он произнес при ней. И тогда у нее появилась возможность взглянуть на них иначе: она поняла, что сознательно и добровольно позволила ввести себя в заблуждение, но это понимание пришло слишком поздно, когда ничего уже нельзя было поправить.