— Я не могу, — твердо сказала она, холодея от отвращения к самой себе. — Я не могу принимать ванну вместе с вами.
— Со мной? Разумеется, нет. Вам нечего бояться. Я и пальцем не прикоснусь к вам, мисс Чампьон, — пожал плечами Криспин, неправильно истолковав натянутость ее тона.
Его слова причинили ей боль. Софи не догадывалась, что Криспин лишь повторяет вслух клятву, которую дал сам себе, пока она спала: не прикасаться к ней и не подходить ближе, чем это необходимо. Он убедил себя в том, что спас ее из тюрьмы, чтобы получить от нее информацию. А для этого нужны ясная голова, не замутненное ненужными мыслями сознание. Вот почему следует держаться от нее на безопасном расстоянии.
В ее отсутствие эта идея казалась ему здравой, но когда Софи была рядом, и особенно в тот момент, когда она, выходя из туалетной комнаты, едва не коснулась его плечом, Криспин уже не был так в этом уверен.
— Если я правильно понял, вы согласны принять ванну? — заключил он, выходя следом за ней.
— Да, — натянуто ответила Софи, стараясь подчеркнуть сохранявшуюся между ними дистанцию. Она докажет ему, самой себе, преследующему ее голосу и всему миру, что вовсе не безнравственна. — Но только для того, чтобы потом скрыться.
— Хорошо. Идите следом за мной. — Криспин провел ее через спальню, отодвинул щеколду на огромном витраже, образующем ближайшую к кровати стену, и жестом предложил войти внутрь. Они вместе прошли по великолепно подстриженному газону висячего сада, который занимал весь второй этаж дома, потом по мощеной дорожке, ведущей из спальни и теряющейся в густых зарослях цветущей лаванды. Изумрудная листва была густо осыпана фиолетовыми цветами, наполнявшими воздух чарующим ароматом.
Криспин пропустил Софи вперед, и она, завернув за живую изгородь, онемела.
Все в этом саду было необычно, восхитительно и экзотично, но то, что предстало в этот миг взору Софи, просто потрясло ее. Она оказалась на берегу маленького пруда с прозрачной голубой водой, под которой поднимались клубы пара. Голова кружилась от смеси утонченных цветочных запахов — роз, львиного зева, гардений, флердоранжа и душистого горошка. Статуя богини Венеры словно парила в воздухе на противоположном берегу пруда, серебристые водяные струи мелодично низвергались с ее пьедестала, белый мрамор статуи приобретал пурпурно-розовый оттенок в густеющих сумерках.
Софи смотрела на фонтан как зачарованная. Влажный туман окутал ее, приглашая раствориться в неге, но она не могла шевельнуться. Отвращение к себе без остатка растворилось в окружении этой красоты, и Софи погрузилась в состояние блаженной истомы и немого восхищения.
— Что-нибудь не так, мисс Чампьон? — после продолжительного молчания спросил Криспин.
Его голос был холодным и резким, как удар кинжала. Он нарушил тишину и благолепие, разом напомнив Софи, где она находится и кто она есть. Она покачала головой и отвернулась от Криспина.
— Нет, — ответила она поспешно, но, не владея собой, тут же добавила: — Вернее, да. — Она снова повернулась к нему и решительно взглянула в глаза. — И вообще, что в моем положении «так»? Я здесь в заточении, меня обвиняют в убийстве, я бегу от королевского правосудия… — «Я пленница порочных желаний», — подумала она, но вслух сказала: — Я пленница человека, который меня ненавидит безо всякой…
— С чего вы взяли, что я вас ненавижу? — Глубокая морщина прорезала лоб Криспина.
— Вы даже не пытаетесь скрыть это, милорд.
— Это верно, — кивнул Криспин. — Продолжайте.
— Зачем? — Софи была раздосадована его бессердечностью и тем, что по щекам у нее текли слезы. Она была смущена и чувствовала себя глубоко несчастной. Она ненавидела Криспина за то, что он привел ее в это райское место и заставил расплакаться, она ненавидела себя за то, что снова попала в его ловушку. Она говорила, не слыша себя, ей казалось, что слова не слетают с ее губ, а доносятся откуда-то со стороны. — Зачем продолжать? Чтобы дать вам новый повод для насмешек? Чтобы вы в очередной раз могли убедиться в том, какая я дура? Чтобы стали презрительно рассматривать меня бесстрастными глазами? Чтобы снова дали мне понять, что я нежеланна? — Софи дрожала, и вместе с жестокими словами поток горечи изливался из ее души. — Чтобы показать вам, что вы заставили меня воспылать страстью, мучиться от желания отдаться вам и проснуться на рассвете в ваших объятиях? Чтобы потом вы стали говорить, какая я порочная и грязная…
Криспин шагнул к ней, обнял и заставил замолчать, крепко прижав губы к ее губам.
Он целовал ее со страстностью, испугавшей их обоих, жадно впиваясь в ее губы и обволакивая ее жаром своих объятий. От его здравомыслия и попыток самоконтроля не осталось и следа.
Позже Криспин старался убедить себя, что сделал это лишь из стремления завоевать ее доверие, расположить к себе и вызвать на откровенность, чтобы получить ответы на свои вопросы. Позже он говорил себе, что действовал так, повинуясь профессиональному инстинкту, чтобы ускорить свое расследование. Но в тот момент он думал только о своем желании, которое всецело завладело им; о необходимости остановить поток ее горьких слов, стереть их следы с ее губ, избавить ее от боли, страха и стыда, которые слышались в ее голосе, защитить ее. Для него существовало лишь желание целовать, трогать, ласкать, любить эту женщину, познать ее близость.
Софи забыла себя в этом поцелуе. Казалось, будто искра обожгла ей губы, превратив в пепел ее страсть к самобичеванию, ненависть к себе, остатки прошлого и воспламенив кровь в жилах. Голос, звучавший в ее мозгу, смолк, вытесненный странными ощущениями, жаром, который распространился по всему телу.
Софи прижалась к Криспину, сосками сквозь покрывало ощущая его тепло. Ее губы раскрылись навстречу ему, она чувствовала, как его язык нежно щекочет ей небо, разжигая пламень желания. Ей хотелось, чтобы он прикоснулся к ней, и, словно прочитав ее мысли, он медленно провел ладонями по гладкому шелку покрывала и остановился на груди, нащупав большими пальцами соски. Он ласково трогал их, отчего по ее груди волнами растекалось блаженное томление. Софи тихо застонала от наслаждения, поразившись тому, как его прикосновение отозвалось во всем ее теле.
Не отрываясь от губ Криспина, она сбросила с себя покрывало и оказалась перед ним полностью нагой.
Криспин не в силах был остановиться. Желание обладать Софи стало почти мучительным, когда она приникла к нему обнаженной грудью. Он проводил кончиком языка по контуру ее губ, одновременно лаская безупречные полусферы ее груди, изысканный изгиб талии, упиваясь атласной шелковистостью ее кожи. Ему казалось, что еще никогда он не касался такой мягкой и в то же время упругой женской плоти. Его мужскому естеству стало тесно в бриджах, оно напряглось и рвалось на свободу, с каждой секундой все больше твердея, особенно после того, как Софи провела ладонью по его груди и положила руку ему на живот.