Вторым положительным итогом сегодняшнего дня было то, что он, в кои-то веки, обзавелся транспортом. Пусть не личным, а служебным, все равно здорово! Какой же русский спецназовец не любит быстрой езды, скажите на милость?
«Ямаха», оседланная Хватом, неслась по четырехполосному шоссе, давая понять, что она готова оторваться от асфальта в любой момент, если хозяин того пожелает. Это была усовершенствованная модель «XR700». Езда на столь мощном мотоцикле, увлекаемом вперед шестьюдесятью лошадиными силами, во многом напоминала свободный полет. Ехать верхом, конечно, было не так комфортно, как в салоне легкового автомобиля. Зато вольный ветер в улыбчиво оскаленное лицо. Зато минимум застывших декораций вокруг. Вперед, только вперед!
Пожирая километр за километром, японский мотоцикл рассекал упругий, как резина, воздух. Серая лента шоссе под передним колесом казалась призрачной, полупрозрачной. Точно так же нереально выглядели деревья и столбы, уносящиеся назад столь стремительно, словно их подхватил ураган. Воздушные потоки трепали синюю рубаху Хвата, притворяясь, что готовы разорвать ее в клочья. Встречные машины пролетали мимо гигантскими снарядами: р-рунг… гах-х… Некоторые проносились так близко, что ощущалось тепло разогретого металла, но Хват не сбавлял скорость, продолжая пришпоривать своего механического коня новыми порциями газа.
Прямо по курсу, на юго-востоке от Москвы лежал неказистый городок Бронницы, населенный семнадцатью тысячами таких же заурядных жителей. Давным-давно, в незапамятные времена, там проживала зазноба еще безусого Хвата, ненасытная девка с огненным влагалищем и глазами невинной монашки. Не раз и не два истосковавшийся по ней Хват добирался туда от железнодорожной станции пешком, и как-то местный старожил мичуринской наружности, напросившийся ему в попутчики, воспользовался случаем, чтобы прочитать на ходу лекцию о родном крае.
Оказалось, что название древнего городка происходит вовсе не от слова «броня», как предполагал Хват. Просто в пятнадцатом веке на левом берегу реки Москвы возникло селение Бродничи, названное так по мужскому имени Бродня, обычно даваемому лентяям и шалопаям. Постепенно Бродничи превратились в Бронничи, а к началу восемнадцатого века – в Бронницы, хотя лентяев и шалопаев в городке меньше не стало.
На протяжении тех тринадцати километров, которые Хват прошагал плечом к плечу со словоохотливым старичком, он почерпнул еще массу полезных и важных сведений, но запомнилось лишь, что близ собора Михаила Архангела похоронены два декабриста, а на могиле Фонвизина однажды повесилась малолетняя сожительница директора перчаточной фабрики.
Городок со столь бурным прошлым никогда не привлек бы внимания Хвата годы спустя, если бы в его окрестностях не находился дачный поселок, а в поселке том – добротный дом из бруса, фотографию которого продемонстрировал подчиненному Реутов. Сам по себе дом был малопримечательный, расположенный более чем в полусотне километров от МКАД по рязанскому направлению, стоящий на отшибе. Дороже чем за пятьдесят-шестьдесят тысяч долларов его вряд ли удалось бы продать, но, как подозревал Хват, никто этого делать и не собирался. И сам дом, и четырнадцать соток земли, на котором дом стоял, принадлежали не кому-нибудь, а генерал-майору Васюре, заместителю начальника Главного разведывательного управления.
Не будучи лично знаком с генералом, Хват чувствовал к нему не только заочное расположение, но и доверие. Мужик, обосновавшийся в этой глуши, явно не привык ни кремлевские задницы лизать, ни мздоимствовать, ни пыль в глаза на ворованные деньги пускать. Наверное, добротный дом служил владельцу той самой крепостью, в которой он намеревался переждать нашествие современных варваров и вандалов, заполонивших Россию от Москвы до самых до окраин. Довольствуясь дачей под Бронницами, Васюра демонстративно отказывался от законного места у государственной кормушки, за что вряд ли был любим в высших эшелонах власти.
«Не любят, зато уважают», – подумал Хват. Сторонятся, как обожравшиеся падали гиены, почуявшие поблизости льва. Жаль, что нынче подобных примеров мало. Народишко-то пошел мелкий, неказистый. Вот и норовят либо дворец до небес отгрохать, либо лимузином побольше обзавестись. Иначе среди простых смертных не выделиться. Нечем.
Плавным движением правой руки Хват направил мотоцикл на проселочную дорогу, ведущую к дачному поселку. Левой рукой сорвал с себя шлем, в котором чувствовал себя довольно скованно, точно космонавтом на карнавал вырядился.
Сбросившая скорость «Ямаха» заскакала по ухабам, как лошадь, идущая тряской рысью. За ней увязалась облепленная репьями собачонка, надрывающаяся от переполняющей ее смеси восторга и ужаса. Прежде ей не доводилось облаивать железных коней, и она старалась вовсю, не отставая до тех пор, пока, нырнув с пригорка вниз, Хват не переехал по громыхающему жестяными листами мосту на противоположный берег болотно-зеленой речушки.
План местности, набросанный полковником на четвертушке бумажного листа, был не слишком подробным, но зато предельно точным. При неспешной езде по пыльной дороге выяснилось, что дачный поселок смотрится значительно лучше, чем можно было ожидать: за аккуратными заборами разрослись яблони и груши, тут и там мелькали выложенные плитами тропинки, высились симпатичные двухэтажные дома, увитые виноградом беседки, душевые кабинки.
Завидев дом Васюры, Хват затормозил, давая возможность рассмотреть себя невидимым часовым. Он не сомневался, что генерала ГРУ, проводящего субботу на даче, берегут как зеницу ока. Каждый незнакомец, появившийся в округе, наверняка становится объектом самого пристального внимания. Значит, Хвата сейчас разглядывают из укрытия не менее пары цепких, внимательных глаз. Очень может быть, что с помощью оптики. Через прицелы снайперских винтовок.
Адресовав незримым ангелам-хранителям самую безмятежную из всех известных ему улыбок, Хват соскочил с мотоцикла и повел его к распахнутой настежь калитке.
* * *
Никто из местных обитателей даже не подозревал, кем на самом деле является нелюдимый старик, проживающий рядом. Годков ему давали от шестидесяти чуть ли не до семидесяти, звали его Петром Ильичом, при встрече с ним здоровались без всякой опаски, некоторые даже за руку. Одни полагали, что Васюра – бывший партийный бонза уровня секретаря обкома, другие видели в нем отставного прапорщика, от силы – майора, но уж никак не генерала. Да и как заподозришь в этом простоватом пенсионере, стриженном под полубокс, одного из руководителей самой грозной и секретной организации мира?
Непьющий, некурящий, к соседскому быту абсолютно равнодушный, он и сам не привлекал к себе внимания. Приезжая на выходные, он практически не вылазил со своего дачного участка, обнесенного невысокой оградой из сетки-рабицы. Вдоль забора по всему периметру тянулся неухоженный малинник, перемежаемый то буйным кустом крыжовника, то не менее буйным кустом смородины. Весь огород Васюры состоял из пары грядок с какой-то неприхотливой зеленью, среди которой преобладал живучий, как саксаул, укроп. Роль сада выполняли два корявых вишневых деревца и затесавшаяся между ними ель. Остальное пространство – от двухэтажного дома до вынесенной на задворки скворешни-уборной – представляло собой ровную, тщательно утрамбованную площадку.