– Привет, котеночек, – поздоровался он светским тоном. – Милости прошу к моему шалашу.
– Как жизнь? – вежливо спросила Марина, проскальзывая в гостиную.
– Без женской ласки плохо, – признался Завадский, ввинчивая мизинец в левое ухо. – Вот, решил развеяться.
– И правильно. – Марина достала из сумочки упаковку презервативов «Пинкертон», выложила их на стол, стянула через голову платье. – Я сначала под душик, ага?
– Только быстренько, а то ему уже невмоготу. – Завадский продемонстрировал бледный отросток, подергивающийся под волосатым брюхом.
– Я и сама изнываю от нетерпения, – улыбнулась Марина.
Ее тошнило от клиента, от его потуг казаться не тем, кем он был на самом деле: дряблым стариком со скверной потенцией и массой эротических фантазий, которые осуществляются лишь на словах. Ускользнув в ванную комнату и пустив там воду шумным потоком, она курила, стараясь не прислушиваться к голосу клиента, беседующего с кем-то по телефону.
Завадский, прижимая к уху японский мобильник, распаковывал презерватив. «Великоват», – решил он и сокрушенно цыкнул зубом.
– Ушицой балуешься? – голос Конягина звучал вроде бы бодро, но не так, как обычно.
– Какой еще ушицей? – насторожился Завадской.
– Двойной, наверное. Из белорыбицы.
– С чего ты взял, Павлуша?
– Чмокаешь в трубку, аппетитно так, – сказал Конягин. – Ну и как там река Волга? Стеньки Разина челны на простор речной волны выплывают?
– Члены выплывают, – рассердился Завадский, которому настроение подчиненного нравилось все меньше и меньше. – Ты с утреца поддал, что ли?
– Самую малость.
– А как наши дела, Павлуша? Их за тебя Александр Пушкин станет делать? Николай Васильевич Лермонтов?
Конягин промолчал и вернулся к разговору лишь полминуты спустя, причем дыша так, словно только что хорошенько угостился спиртным.
– Наши дела швах, – сказал он повеселевшим голосом. – Можно сказать, накрылись мы с тобой медным тазом, Николай.
– Но-но! – прикрикнул Завадский. – Не смей раскисать раньше времени. Сейчас вся надежда на тебя.
– Надежды юношей питают, – хихикнул Конягин. – Только мы с тобой давно из пионерского возраста вышли. Старперам вроде нас с тобой в следственном изоляторе смерть.
Вздрогнувший Завадский неумело перекрестился и заговорил увещевающим тоном, каким принято общаться с тяжелобольными или психически ненормальными людьми:
– Ты, как я погляжу, не в форме, Павлуша. Давай поступим так. Поспи, приведи себя в порядок, а потом перезвонишь, ладно? Когда будешь бодрый и свежий, как огурчик. – Завадский посмотрел в направлении двери ванной комнаты, за которой скрылась проститутка Марина. – Меня, честно говоря, время поджимает.
– Еще как поджимает, – подтвердил Конягин. – Я бы выразился так: «подпирает». К стенке.
– Что за шутки?
– Какие могут быть шутки, когда взрывпакет в желудке. Капут нам, Николай. Амба. Спецназовец-то компьютер забрал.
– Этот твой… м-м, человек-рысь?
– Его зовут Хват, Михаил Хват. Думаю, ты скоро о нем услышишь. Очень скоро. Раньше, чем тебе хотелось бы.
– В чем дело? – занервничал Завадский, запахивая халат. – На что ты намекаешь?
– Я послал по его душу вертолет с верным мне человеком, майором Жгутовым, – пояснил Конягин, выдержав еще одну паузу. – Он исчез.
– Жгутов? Вертолет?
– Оба. Хват их просто взорвал к такой матери. А исчез он сам. Такие вот пироги, Николай.
– Отставить пироги! Ты внятно излагай, – потребовал Завадский.
– Психуешь? – спросил Конягин. – Правильно делаешь, что психуешь. Повторяю еще раз, специально для тех, до кого долго доходит. Хват выполнил поручение и вышел на связь. Я сказал Жгутову, что он – осведомитель Черного Ворона, а его девка – «белый чулок», ну, чеченская снайперша. Жгутов сделал вид, что поверил, и вылетел на их ликвидацию. Ликвидировали его самого.
Халат соскользнул с забегавшего по комнате Завадского.
– Куда подевался Хват с компьютером? – заорал он. – Откуда взялась посторонняя девка?
– Ах, – крякнул Конягин с наслаждением. – Хор-роша!
– Кто?
– Водочка. Насчет девки не знаю, врать не стану.
– Ты совсем охренел? – Завадский замер, наливаясь страшным предгрозовым спокойствием. – Ты жрешь водку, вместо того чтобы искать своего капитана? Если он приволочет компьютер сюда и сдаст его в разведку или в ФСБ, нам кранты. Не нам – тебе лично, Павлуша. Делом-то займется военная прокуратура, а не какая-то другая. А уж я найду способ тебя утопить, как слепого котенка.
– Ой, как страшно, – шутовски заблажил Конягин. – Что же мне делать, товарищ генерал-майор? Как искупать свою вину? Какие будут ваши указания, товарищ начштаба?
– Не юродствуй, мудак! – Встретившись взглядом с проституткой, заглянувшей в комнату, Завадский жестом показал ей: «Убирайся туда, откуда пришла». – Слушай меня и запоминай, – продолжал он, понижая голос до еле слышного. – Нужно объявить, что на территории Чечни под видом милиционера действует террорист, бандит и насильник, которого следует изловить, а еще лучше уничтожить. Мол, он вооружен и очень опасен, а потому живым брать его не обязательно, понимаешь меня, Павлуша? – Завадский опустился на стул, словно разговор с бестолковым подчиненным совершенно вымотал его, обессилил. – Кинь личный состав на облаву, пусть прочесывают лес, устраивают засады, ищут его с «вертушек». Компьютер потом найдешь среди личных вещей убитого.
– Могу предложить еще один вариант, – бодро сказал Конягин.
– Ну-ка, ну-ка?
– Хорошо бы на Хвата чеченцев натравить. Сообщить им, что это он Черного Ворона завалил, и дать его приблизительные координаты.
– Умно! – воскликнул Завадский. – Очень умно! Так действуй, Павлуша.
– Нет, – возразил Конягин уже не приподнятым, а каким-то замогильным голосом. – Бесполезно все это. Уйдет Хват. Уже ушел.
– Вздор! Из четырнадцатого квадрата просто так не выберешься!.. Слушай, – Завадский хлопнул себя по лбу, сраженный внезапной идеей, – а этот Хват больше на связь не выйдет? Можно было бы его запеленговать и…
– Вот и попробуй. Флаг тебе в руки.
– Какой флаг?
– Известно какой. – Конягин пьяно захихикал. – Волобуев, вот вам буй.
– А, Волобуев, значит, – протянул Завадский с угрозой. – Гляди, как бы тебе твои смехуечки боком не вышли. Как бы этот самый буй у тебя в заднем проходе не оказался…
– Не пугай меня, Николай. Финита ля комедиа. – После продолжительного бульканья в трубке опять раздался голос Конягина, очень тихий, очень усталый, почти безжизненный: – Дальше сам эту кашу расхлебывай. Прощай. Не поминай лихом.