Сегодня после полудня Балаболина прилетела из Стамбула с пятью неподъемными баулами, в которых был привезен стандартный набор челночницы среднего пошиба, базирующейся на мелкооптовом рынке. Пока она смывала с себя пыль дальних странствий, успевший причаститься Балаболин на скорую руку досмотрел ее личные вещи и сделался желт лицом, обнаружив в косметичке упаковку презервативов. Окончательно его добило отсутствие одного изделия, наводившее на самые мрачные предположения.
Учиненный Балаболиным допрос длился примерно шесть минут. Уже на второй супруга продемонстрировала, как удобно хранить свернутые трубочкой купюры в презервативе, и даже не поленилась показать, куда именно она прячет незадекларированную валюту при прохождении таможенного контроля. С 15.04 до 15.07 Балаболин с непроницаемым видом выслушивал пояснения по этому поводу, в семь с половиной минут четвертого кивнул, как бы соглашаясь с услышанными доводами, а в следующую секунду опять преисполнился сомнений и неожиданно ударил жену сначала по левой скуле, а потом по правой.
Теперь она находилась у сестры, к телефону подходить отказывалась, а посему накопившиеся вопросы Балаболин мог адресовать лишь стенам своего жилища – любой на выбор. Чем он и занимался сегодня весь день, нанося непоправимый вред своему организму и центральной нервной системе. Продолжительный послеобеденный сон Балаболина тоже нельзя было назвать оздоровительным. Но вместо того чтобы основательно поужинать или хотя бы попить чайку, он влил в себя остатки водки и принялся гримасничать, вцепившись пальцами в столешницу.
За этим занятием и застал его телефонный звонок.
– Да! – просипел он в трубку, кое-как переборов подступившую к горлу дурноту.
– Балаболин? – поинтересовался смутно узнаваемый мужской голос.
– Ну? – этим вечером обычно речистому репортеру было проще всего изъясняться короткими, односложными словами, лучше даже междометиями.
– Я ее нашел, – заявил мужчина.
– Кого? – Балаболин в замешательстве отнял трубку от уха и посмотрел на нее, словно надеясь разглядеть сквозь дырочки говорившего. Не разглядел. Возвратил трубку в исходное положение.
– Сам знаешь, кого, – донеслось оттуда. – Она сейчас не в лучшем состоянии, но скоро будет готова давать показания.
– Показания, – повторил Балаболин. Ему вдруг вспомнились всевозможные истории про белую горячку, приключающуюся с теми, кто пьет в одиночку. Раньше эта тема казалась смешной. Сегодня был совсем другой случай.
– Вот именно, – продолжал незнакомец тоном, не терпящим возражений. – Передай по своим каналам, чтобы за нами подъехали часика через два. Я пока обыщу тут все для порядка.
– Ага, – послушно сказал Балаболин, но вдруг вскинулся весь, шумно перевернув при этом табурет. – Кому я буду это передавать? Кто говорит?
– И не надоело придуриваться, Дима? – перебил его все более узнаваемый голос. – Или ты забыл о своей готовности сотрудничать с нами?
– Вы обещали оставить меня в покое, между прочим! – выкрикнул Балаболин на высокой ноте. Ему вдруг живо представился подвал, где он пережил сегодня столько страхов и унижений, вспомнился направленный на него ствол револьвера, из которого в любой момент может вылететь пуля. Он даже на всякий случай убрал подальше от уха телефонную трубку.
– Хватит торговаться! – донеслось оттуда. – Твое дело птичье. Услышал, запомнил, чирикнул, кому следует. В общем, действуй, Дима.
В трубке заныли гудки отбоя. Осторожно положив ее на рычаги, растерянный Балаболин уставился на свое отражение в темном окне и пообещал ему, что за добавкой в ларек выходить не станет. Даже за пивом. Случаются в жизни ночи, которые лучше всего пересидеть дома.
Но не одного журналиста сбил с толку этот странный звонок. Далеко от его дома были подняты по тревоге мужчины совершенно иной породы: собранные, трезвые, решительные. Вскоре они, погрузившись в быстроходную машину, на всех парах летели в район Северное Измайлово, и слов, которыми они обменивались в пути, было гораздо меньше, чем патронов в магазинах их коротких автоматов.
Сидя в темном салоне машины, Громов не сводил глаз с первого подъезда, куда, по его расчетам, должны были нагрянуть гости. Времени на размышления, сборы и дорогу он оставил им самую малость – каких-нибудь два часа. Зато этого с лихвой хватило для того, чтобы подготовиться к встрече самому.
Все окна в квартире Северцевых гостеприимно светились, ничем не отличаясь от десятков других. Из раскрытых нараспашку балконных дверей сразу нескольких гостиных доносилась возбужденная скороговорка спортивного комментатора. Временами он трагически вскрикивал, а один раз даже заулюлюкал чуть ли не на индейский манер. Создавалось впечатление, что он наблюдает не обычный футбольный матч, о котором все забудут уже завтра, а какое-то эпохальное событие. Например, юбилейный штурм Грозного федеральными войсками.
Громов, вот уже в который раз, помял в пальцах сигарету и сунул ее обратно в пачку. Курить в засаде не полагалось, чтобы не выдать себя предательским огоньком. Номера его поставленной поодаль «семерки» были оклеены полосками черной изоленты. На расстоянии буквы и цифры выглядели совершенно обыкновенными, а при ближайшем рассмотрении номера превращались в нечто не более вразумительное, чем таблички с древнешумерской клинописью. Только какой-нибудь уникум сумел бы разобрать эту абракадабру и восстановить ее по памяти. Но уникумы тем и отличаются от обычного люда, что не глазеют от нечего делать во двор. Так что инкогнито Громов себе обеспечил. Можно было почти со стопроцентной уверенностью сказать, что намеченная встреча в холодной враждебной обстановке пройдет без милицейского протокола.
Запихнуть Регину в машину оказалось сложнее, чем доставить ее с третьего этажа во двор. Она все норовила вывалиться из своей ночнушки, и, преодолевая сопротивление тяжелого бесчувственного тела, Громов впервые в жизни пожалел о том, что у девушки, с которой он имеет дело, чересчур длинные ноги.
Теперь Регина лежала на заднем сиденье и часто дышала. Не оглядываясь на нее, можно было подумать, что за спиной пристроилась большая лохматая собака, плохо переносящая духоту августовской ночи. Состояние девушки нравилось Громову все меньше. Особенно когда шумное дыхание ее внезапно прерывалось на минуту, а то и больше.
– Балда безмозглая, – проворчал он. – Гробишь себя, будто некому это за тебя делать.
Когда ты вынужден долго воздерживаться от курения, в тебе помимо воли нарастает нетерпимость к чужим недостаткам. Так и подмывает обличать и поучать. Недаром самые лучшие праведники получаются из тех, кто подвергает себя всяческим лишениям.
Пытка продолжалась недолго. Как только во двор въехала иномарка и медленно покатила вдоль дома, выискивая подходящее местечко для стоянки, Громов оставил сигаретную пачку в покое. Теперь в руки просился предмет посущественнее. Перезаряженный «смит-вессон».
Некоторое время из потрепанного «Вольво» старомодных очертаний никто не выходил. Надо полагать, прибывшие осматривались и держали последний совет. Их планы не являлись для Громова тайной за семью печатями. Отряд прибыл, чтобы привести в исполнение смертный приговор Регине Северцевой. Сначала отец, потом мать, теперь вот очередь дошла до молоденькой девушки. С одной стороны, это было печально. Но с другой – вселяло уверенность в том, что клубок все же будет размотан. По душу Регины явились, как только узнали, что Громов рассчитывает получить от нее какие-то показания. Это означало, что девушка действительно что-то знает. Лишний повод позаботиться о том, чтобы она осталась целой и невредимой.