– Этот ваш конь с подполковничьими звездами, он в свободное от службы время где пасется? – хмуро спросил Громов.
– Пасется? – напрягся лейтенант.
– Ну, скачет… Роет копытами землю… Где и как можно найти вашего командира?
– Вопрос понял! – обрадовался лейтенант подсказке, но тут же сник: – Понятия не имею. Рябоконь мне не докладывает.
– А если подумать? – Громов пнул один из кольев, с помощью которых душонка допрашиваемого удерживалась на этой грешной земле.
– Я не знаю! Не знаю! Мы видимся только в расположении части! Я ведь на этой службе недавно совсем!
– Молодой, да ранний, – хмыкнул Громов. – А на вид чистенький, беленький. И откуда только такие берутся?
Он снова пнул кол, который сухо треснул и держался теперь на честном слове. Затравленно косясь на него, Луцкой поспешно заговорил, почти не оставляя промежутков между словами:
– Меня к особому отделу в прошлом месяце прикомандировали! Сразу после училища!
– А там, надо полагать, курсантов пожилых женщин учили расстреливать. В упор.
– У меня был приказ!
– И присяга, – понимающе кивнул Громов.
– И присяга! – подхватил лейтенант. Ему казалось, что он, наконец, ухватился за спасительную соломинку.
– Присяга – это, конечно, серьезно, – согласился Громов. – Против нее не попрешь. Лишь одно вы не учли, лейтенант Луцкой. Очень важную деталь упустили.
– Какую? – пленник тревожно переводил взгляд с тряпки, которую подобрал его мучитель, на раскрытый нож в его руке. Да еще успевал поглядывать на треснувший сук, к которому крепилась его правая нога.
– Присягают ведь Родине, – обронил Громов, глядя поверх его головы.
– Я Родине и присягал! Отчизне то есть!
– Нет. Рябоконю вы верой и правдой служили, а не Отчизне. А это совсем не одно и то же. Взаимоисключающие понятия. Вот о чем вам следовало задуматься.
– Я задумаюсь! – клятвенно заверил лейтенант. – Обязательно задумаюсь!
– М-м? – недоверчиво хмыкнул Громов. – Поздновато вы спохватились.
– Почему?
– Потому что времени у вас мало. Кончилось ваше время.
– Б-б!.. Пф!.. Н-н!..
Все пылкие возражения лейтенанта вобрал в себя кляп, который Громов запихнул ему в рот, помогая себе рукояткой ножа. Не обращая внимания на трепыхания пленника, он резко ударил ногой по надломленному колышку. Зашуршала листва высвободившейся березки. Ее ствол тут же устремился ввысь, вынудив пленника изобразить в воздухе нечто вроде шпагата. В следующее мгновение его перевернуло вниз головой. Одну его ногу увлекал к небу распрямившийся ствол дерева, вторая по-прежнему крепилась к земле. Он извивался и раскачивался, пытаясь докричаться до Громова сквозь тряпку. Однако шансов высвободиться у него было не больше, чем у подвешенной на крюк мясной туши.
Отойдя на пару шагов, Громов набрал на трубке мобильного телефона номер дежурного по Управлению. Не тот, который был предназначен для рядовых граждан, обеспокоенных безопасностью государства. Дежурный проверил на компьютере продиктованный ему личный код и немедленно соединил абонента с оперативным отделом.
– Слушаю вас, – пророкотала трубка.
– В северном конце Измайловского парка культуры и отдыха, – сообщил Громов, – мною задержан гражданин Луцкой, представляющий определенный интерес для службы безопасности. Его можно найти сразу за бывшим летним кинотеатром. Документы будут рядом.
– Кому его передать? Как оформить?
– Сегодняшние взрывы на Баррикадной – его рук дело. Но до понедельника пусть он побудет просто подозреваемым.
– Подогревать или заморозить? – Офицер пожелал уточнить, следует ли немедленно приступить к допросу задержанного или оставить его в покое до особых распоряжений от руководства подразделения ЭР.
– Пока что будет достаточно глубокой заморозки, – сказал Громов после короткой паузы. – В понедельник им займутся особо.
Услышанное настолько потрясло пленника, что он завис над землей почти неподвижно, как вывешенный на просушку тюфяк. Похоже, рекомендацию Громова он воспринял буквально и теперь гадал, какое из двух зол хуже: быть разорванным на части прямо сейчас или ждать, пока его запихнут в таинственную морозильную камеру. Вряд ли ему хотелось дожить до понедельника.
Выяснив, что оперативная группа прибудет на место через пятнадцать-двадцать минут, Громов попрощался с дежурным, сунул трубку в чехол на поясе и приблизился к лейтенанту, чтобы сочувственно осведомиться:
– Ну что, слабоватая у вас, особистов, военная подготовка, а? Трудновато растяжку держать?
Пленник что-то промычал. Судя по интонации, не на судьбу свою трудную жаловался, а просил не обращать на него внимания. Скромничал. Готов был еще долго оставаться в подвешенном состоянии, лишь бы его оставили в покое.
– Не тушуйтесь! – подбодрил его Громов. – Тяжело в учении, легко в бою. Так у вас в армии говорят?
– Угум, – невнятно согласился лейтенант.
– Отлично. Тогда переходим ко второму этапу испытания. Готовы?
– НННН!!!
Приглушенный вопль был преисполнен отрицания, но Громов, игнорируя его, нагнулся и выворотил из земли второй кол. Пленника подбросило вверх, как мячик. За мгновение до того, как гибкий березовый ствол хлестко распрямился до конца, в темноте сверкнуло лезвие ножа, перерезав постромку. Человеческую фигуру с одной высвободившейся ногой проволокло по траве, вздернуло, закрутило вокруг собственной оси. Дерево, на котором он повис, склонилось к земле. Шорох его листьев напоминал разочарованное шипение.
– Живи, – буркнул Громов, переходя на «ты», потому что лейтенант Луцкой не заслуживал настоящей ненависти. Одного презрения к врагу было маловато, чтобы расправиться с ним так, как он того заслуживал.
Прежде чем удалиться, Громов развернул висящего вниз головой лейтенанта таким образом, чтобы тот мог видеть его глаза, и посоветовал:
– С каждой минутой кровь будет приливать к твоей голове все сильнее, так что не упусти возможность хорошенько пошевелить мозгами. Задумайся о своем воинском долге и сделай выводы.
Лейтенант Луцкой утвердительно дернул головой, хотя для этого ему потребовались немалые усилия. Его физиономия напоминала цветом уже не бледную луну, а стремительно спеющую свеклу. Можно было подумать, что он действительно созревает для новой жизни. Дабы не мешать ему дойти до полной кондиции, Громов развернулся и зашагал прочь.
Некоторое время Регина неподвижно лежала на боку, свыкаясь с мыслью, что она – это она. Поначалу ее неприятно удивил непроглядный мрак, окружавший ее со всех сторон, но постепенно она сообразила, что виной тому ее собственные сомкнутые веки. Нужно было просто открыть глаза. Она сделала это. И тут же пожалела о том, что очнулась.