«Вы теперь в столицах обретаетесь, Олег Николаевич? Вот и продолжайте в том же духе. За денежные переводы, конечно, благодарствуем, хотя с вашей стороны было бы просто свинством оставить семью свою без средств к существованию. В общем, мы теперь сами по себе, а вы – сбоку припека. Живите как знаете, а уж мы без вас не пропадем, не сомневайтесь».
На прощание были еще шипящие намеки начет молодых и длинноногих, с которыми якобы путался в Москве Громов, но тут супруга оперировала домыслами, а не фактами. Если честно, то предположения ее безосновательными назвать было нельзя, но что тут поделаешь, если молодых и длинноногих в мире пока не отменили. Существуют они, и никуда от них не деться. Как и от того, что жены теряют с годами прежнюю привлекательность, при этом не приобретая ничего.
Свое мнение Громов, правда, благоразумно попридержал при себе. Послонявшись немного по комнатам, он понял, что после затворничества в четырех стенах точно превратится в психа-одиночку.
На следующий день, загрузив «семерку» цвета белой ночи провизией, сигаретами, пивом и книгами, он отбыл за город. Когда над головой – небо, а вокруг – безраздельный простор, одиночество не тяготит, а исцеляет. В городе ты чувствуешь себя неприкаянным среди людских толп, а на природе остаешься один на один с рассветами и закатами.
Давно уже он не бывал на даче. Жена и дочь предпочитали ставку море, труд на свежем воздухе за отдых не считали. Так что дом простоял запертым года два, если не больше. Все буйно заросло бурьяном и травой, кругом царило полное запустение. Но это было как раз то, что требовалось Громову. Ему и самому захотелось вдруг побыть таким же заброшенным и неухоженным. Никому ничем не обязанным. Строгать, когда вздумается, доски – просто так, потому что аромат сосновых стружек создает ощущение маленького праздника; прихлебывать горькое пенистое пиво; печь картошку в камине; читать длинные романы. Если вдруг наскучит перебирать движок безотказной «семерки», то можно, насвистывая, чистить «смит-вессон», нигде не зарегистрированный и потому особенно родной и близкий.
Когда в голову лезут особенно мрачные мысли о будущем, ты откидываешь барабан револьвера и убеждаешься, что все его каморы заняты патронами. Рано или поздно курок будет взведен, оружие поставлено на боевой взвод. Никому не дано знать, что произойдет в следующее мгновение. Так что, наслаждаясь покоем, будь готов устремиться в неизвестность, как выпущенная из ствола пуля.
Чем занять себя до этих пор? А просто жить. Пока это занятие не надоест до смерти.
Отправив охранников прибирать в доме после вчерашней попойки, Макс Мамотин еще разок прошвырнулся по своему наделу, дабы направить трудовой процесс в нужное русло. Неодобрительно понаблюдав, как один из работяг возится с кучей раствора, он покачал головой:
– Ты!.. Как тебя там?... Ванька?... Кончай сачковать, Ванька. Лопата у тебя маленькая. А замес нужно производить нормальной, совковой...
– Так я это... – тоскливо возразил работяга. – Иначе привыкший.
– Звездеть ты не по делу привыкший, Ванька. Отойди-ка. Вот, смотри и учись, пока дядя Макс живой. – Он с лихим шорохом проехался лопатой по ржавому железному листу, поддел влажную серую кучу в разводах желтого песка, поднапрягся... еще сильнее поднапрягся... и сердито бросил неподатливый инструмент. – Понял?
– Оно да, конечно, – неуверенно согласился работяга, дожидаясь, когда бледный парняга с полными карманами денег и дряблыми мышцами оставит его в покое.
Ждать пришлось недолго. Брезгливо зажевав внутрь свои яркие губы, Мамотин отправился дальше – показывать и поучать. Он желал, чтобы его участок был как можно скорее обнесен неприступной кирпичной оградой. Высотой в два с половиной метра. По всему периметру. Потом дом, гараж, бассейн. Все как у людей.
Если бы Макс знал, какие планы вынашиваются наверху в отношении облюбованного им поселка, он бы не думал, что делает такое уж выгодное капиталовложение. Но он находился в счастливом неведении. И из всех живущих на земле собою Макс Мамотин был доволен в первую очередь. Оттого в каждом его поглаживании выпуклого брюшка сквозила непередаваемая любовь и нежность.
– Это кто же тебе фингал нарисовал? – полюбопытствовал он, вальяжно приблизившись к телохранителям.
– Где? – притворился удивленным Суля, безошибочно нащупав желто-зеленое пятно на левой скуле.
– И ободранный какой-то весь, пошкарябанный, – недовольно продолжал Макс. – Не ты ли френда разукрасил, Комиссарбой?
Второй мамотинский охранник, урожденный Комиссарченко, отрицательно помотал щетинистой головой и выдвинул собственное предположение:
– Он отливать, наверное, ночью ходил. Или проблеваться. Или жидкая срачка на него напала. Вот и хрястнулся мордой в темноте.
На большее фантазии у Комиссара не хватило. Лично он часть вчерашней ночи посвятил именно этим проблемам. Всем сразу. Одновременно. Совсем измучился, стоя на четвереньках и спеша то наклониться вперед, то вовремя осесть в исходную позицию.
Суля версию напарника оспаривать не стал, а просто задрал голову и принялся внимательно разглядывать редкие белые мазки облачков на небе. Не мог же он пожаловаться шефу, что его с утра пораньше отметелил мимоходом какой-то хмырь в задрипанных джинсах!
– Ну-ну, – хмыкнул Макс, понаблюдав за телохранителем. – Ладно, понедельник – день тяжелый, согласен. Но сегодня – чтобы ни в одном глазу! – Он сжал руку в кулак и поднял ее повыше, чтобы обоим телохранителям было хорошо видно. – Я сейчас хэв май брэкфест и гоу ту зе офис. Рабочая неделя начинается. Вы – на хозяйстве. Пролетариев погоняйте, и вообще! И чтобы джип к моему возвращению блестел как новенький! Я ради такого счастья в город своим ходом доберусь.
Красноречивые взгляды Сули и Комиссара говорили о том, что они тоже хотят в город, очень. Да только Макс не собирался пускать строительство на самотек.
– Держите мани-мани, – задушевно сказал он, извлекая из кармана шортов пригоршню смятых купюр, которые должны были подсластить охранникам пилюлю. – Это зарплата за прошлую неделю... а вот этого вам с Рокки хватит на продукты, с кирпичом и щебенкой... Считайте.
У Комиссара от напряжения весь лоб подернулся рябью. Камни грызть ему еще не доводилось.
– Зачем продукты с кирпичом и щебенкой, шеф?
– Ну не жрать же их вперемешку, – жизнерадостно загоготал Макс. – Еда отдельно, стройматериалы отдельно. Глядите не перепутайте, кутузовы... – Он опять засмеялся, отчего его подпрыгивающий живот целиком вывалился из шортов.
– Кирпич, значит. – Комиссар осторожно огладил череп, явно опасаясь поранить ладонь колючками.
– И щебенка, – добавил Суля. Выражение лица у него было такое, словно этот самый щебень насыпали в мешок, а мешком тем зарядили ему по затылку.
Настроение у Макса внезапно начало портиться.