– Смотри-смотри, – подала голос Морталюк.
Повернув голову вправо, Бондарь увидел брезентовое полотнище, под которым угадывались очертания загадочного неодушевленного предмета, плавно сужающегося кверху. Достигая приблизительно метровой высоты, он напоминал по форме конус с округленной вершиной. Утоптанный снег вокруг брезента блестел в лучах прожекторов станции. Как будто его поливали водой и раскатывали, забавы ради.
Как будто? Забавы ради?
Бондарь задохнулся от предчувствия беды. Возле брезента валялись пустые канистры и ведра. Сюда действительно носили воду. Зачем она понадобилась на открытом воздухе в такой мороз?
– Ты когда-нибудь присутствовал на открытии памятников? – насмешливо спросила Морталюк.
Бондарь вздрогнул. Ее резкий голос, наложившийся на мелодию очередного вальса, резанул слух. Неправильная тональность, раз-два-три, раз-два-три. Звучит совершенно немелодично и жутковато, раз-два-три, раз-два-три.
– Нет. – Бондарь вдруг понял, что оборачиваться не надо. Самое главное, самое важное находится прямо перед ним. Памятник. Изваяние. Ледяная скульптура.
– Помнишь, ты рассказывал мне про подвиг генерала Карбышева? – не унималась Морталюк. – Не могу не выразить тебе благодарность, дружок. Вчера вечером, когда ты решил провести Рождество в гордом одиночестве, я просто места себе не находила от скуки. А потом придумала, как себя развлечь. Мы все повеселились на славу, верно я говорю?
За спиной Бондаря выразили полное согласие. Одобрительным гудением, свистом, улюлюканьем, жидкими аплодисментами.
– Тебе предоставляется право снять покрывало, дружок, – визгливо крикнула Морталюк.
Оркестр продолжал играть вальс, а Бондарю померещилось, что до него доносится реквием. С трудом переставляя негнущиеся ноги, он подошел к брезенту и наклонился. Собственная тень была черной, как силуэт летучей мыши, агонизирующей на белом листе. Приподняв брезент, Бондарь всмотрелся в черты женского лица, проступавшего сквозь слой льда. Прозрачная оболочка была довольно тонкой и, наверно, хрупкой. Но разбивать ее было поздно. Замерзшей Ирине уже ничто не могло помочь.
– Маргарита Марковна, – произнес обернувшийся Бондарь. – Вы слышите меня, Маргарита Марковна?
– Разумеется, дружок, – откликнулась Морталюк, посасывая мундштук. – На глухоту не жалуюсь. Что ты мне собираешься сообщить?
– Эх, Маргарита Марковна, Маргарита Марковна…
Голос Бондаря оборвался, казалось, он теперь до скончания века будет лишь беззвучно двигать кадыком да глотать стремительно пересыхающую слюну. Каждому стало ясно: сломлен. Сломлен окончательно и бесповоротно. Был человек и нет человека. Весь вышел.
Охранники держали Бондаря под прицелом, но он не собирался корчиться под выпущенными ими пулями. Он не хотел умирать. Когда и где угодно, но не сейчас и не здесь.
– Предлагаешь нам вместе оплакать твою Ирину? – выгнула бровь Морталюк.
– Была Ирина, а стала королева, – ввернул осклабившийся Щусевич. – Снежная.
– Снегурочка в сказках живе-от, – пропела дребезжащим голоском Раиса, используя вальс, как запущенное на полную громкость караоке.
А еще Бондарю почудилось, что он различает в ночи свистящий гул приближающихся вертолетов. «Если и так, – отрешенно подумал он, – то все равно поздно. Ирину не воскресить, да и вряд ли я проживу дольше пяти минут. Или испытать судьбу? Не подыхать же у ног этой молодящейся паскуды и ее свиты упырей. Слишком большая для них честь. А я… не рассыплюсь, если немножечко прогну спину. Нельзя сейчас умирать, Женя. Надо жить, Женя. Во что бы то ни стало».
– Маргарита Марковна, – затараторил Бондарь, прижимая руки к груди, – Ирину наказали – ладно, душу отвели, но меня-то за что? – Жалкий, как побитый пес, готовый ползти на брюхе, он направился к Морталюк. – Я вам еще пригожусь, Маргарита Марковна. Я же классный специалист, сами знаете. Кого хотите завалю. Бесплатно.
– Что он там лепечет? – нахмурилась Морталюк. – Слушать противно.
Еще недавно она мечтала увидеть Бондаря униженным, раздавленным, страдающим, но теперь поняла, что перестаралась. Бывший телохранитель полностью потерял человеческий облик. Трясущиеся руки, заплетающийся язык, затравленный взгляд… Неужели совсем потерял голову от страха?
– Стоять! – рявкнул охранник, когда Бондарь приблизился на расстояние трех метров.
Он упрямо шагнул вперед.
– Стрелять? – занервничали парни с автоматами. – Стрелять, Маргарита Марковна?
– Погодите, – взмахнула мундштуком Морталюк. – Мы не спросили у Евгения Николаевича, какую смерть он предпочитает. Может, снова придется воду таскать, а? Или Евгений Николаевич плохо переносит холод? Тогда как насчет того, чтобы пустить его на барбекю?
Окружающие подобострастно захохотали. Пуще прочих усердствовали те людишки, которые стояли по обе стороны от Морталюк: слева – Раиса и автоматчик, справа – еще один автоматчик и Щусевич.
– Пощадите! – вскричал Бондарь, давая понять, что вот-вот упадет на колени. – Осознал, каюсь. – Интуитивно он чувствовал, что перегибает палку, но присутствующие явно захмелели от шампанского и чувства превосходства, поэтому Бондарь без зазрения совести продолжал скоморошничать: – Готов верой и правдой служить вам, Маргарита Марковна… До конца дней своих… Позвольте вытащить окурочек, Маргарита Марковна…
– Ничтожество, – прошипела Морталюк, брезгливо глядя на кривляющегося перед ней Бондаря.
– Не велите казнить, – совсем уж по-юродски проблеял он, завладевая мундштуком.
Дальнейшее происходило в темпе ускоренного вальса – просто дьявольски ускоренного.
Раз! Хрустальный стерженек ударил по стволу автомата справа, тем самым направляя его в снег, под ноги. Два! Острие расколовшегося мундштука воткнулось в горло хозяйки. Три! Ботинок Бондаря опрокинул второго охранника навзничь.
Две автоматные очереди одновременно вспороли тишину: одна ударила в черное ночное небо, вторая оплавила белый снег. Взвизгнувший Щусевич почувствовал, как его хватают за отвороты куртки и волокут прочь, не давая ему опомниться. Сначала бегом, волоком, потом вообще кувырком.
Хрипящая Морталюк вцепилась в скользкую занозу, впившуюся в горло. Раиса визжала, рискуя поперхнуться зубочисткой. Охранники дружно направили автоматы на сплетшихся в клубок мужчин.
Ра-та-та-та-та! – зачастили, захлебываясь, очереди.
Щусевич, пронзаемый острыми кусочками металла, затрясся в предсмертной горячке. Морталюк избавилась от обломка мундштука и издала шипение проколотой камеры, выпустив наружу тугую струю крови, хлещущей из сонной артерии. Раиса перестала визжать и выпучила глаза, не в силах понять, откуда доносится усиливающийся механический рокот, постепенно заполняющий окрестности.
Люди на площадке пришли в движение: кто-то куда-то бежал, кто-то что-то вопил, один суетливо поднимал опрокинутый мангал, другой беспорядочно палил в приближающиеся вертолеты. Всеобщая паника, начавшаяся на склоне горы, затронула даже Морталюк, судорожно трепыхающуюся на пропитанном красным снегу. И только превратившаяся в ледяное изваяние Ирина никак не реагировала на происходящее. Ее глаза мертво смотрели сквозь толщу льда на жерло тоннеля, поглотившего Бондаря…