– Ты обыграл меня в гольф, Боря, – крикнул он, – но теперь счет сравнялся! А очень скоро будет два – один в мою пользу. Когда ты захлебнешься.
– Ты не посмеешь, – взвыл Бабич, торопясь опередить нависшую над ним водяную гору. – Подумай о жене и детях!
Обрушившаяся на палубу волна с легкостью утащила его за борт. Браслет заскрежетал, норовя сорваться с поручней. Прикованный к ним, Бабич беспомощно трепыхался, не в силах забраться обратно. Вместо истошного крика из глотки лилась соленая вода.
Яхта взмыла вверх и замерла на пике пенящегося вала. Над ее мачтой затрепетала ослепительная электрическая дуга. Бабич увидел свои белые пальцы, вцепившиеся в леер, представил, как их будут меланхолично жевать морские обитатели, и с проворством обезьяны вскарабкался на палубу. Через несколько секунд его оттуда смыло. Так повторялось снова и снова, пока обессиленный Бабич не прекратил бессмысленную борьбу. Открыв глаза, он с изумлением увидел над собой неожиданно белый потолок. На его фоне возникло перевернутое лицо Заирова, который долго шевелил губами, но делал это почему-то беззвучно. На всякий случай Бабич попытался кивнуть, но даже такое простое движение оказалось для него непосильным. Тогда его приподняли с раскачивающегося пола и, удерживая в сидячем положении, напоили чем-то обжигающим. Присевший на корточки Заиров задал вопрос. Бессмысленно улыбающийся Бабич показал на уши, которые улавливали лишь смутные звуки. Заиров несколько раз хлестнул его по щекам. Это помогло. Из ушей Бабича потекли струйки теплой воды. Радуясь возвращению слуха, он хотел сказать, что бить его больше не надо, но тут вода хлынула горлом, в результате чего до Заирова донеслось нечленораздельное бульканье.
– Не испытывай мое терпение, – процедил он.
– Я не… – Речь давалась Бабичу с трудом, словно он очнулся от летаргического сна и учился говорить заново. – Не нарочно… Ты…
– Дайте ему водки, – распорядился Заиров.
– Я не буду… Не надо…
Не обращая внимания на протестующие возгласы Бабича, чеченцы повалили его на пол, разжали ему челюсти и влили в открытый рот никак не меньше стакана. Кают-компания подернулась радужной дымкой, голоса собравшихся сделались необыкновенно отчетливыми, в беспрестанной качке появилось нечто убаюкивающее, умиротворяющее.
– За борт хочешь? – полюбопытствовал Заиров, развалившийся в мокрой одежде на диване.
– Нет, – ответил Бабич, разглядывая ободранную до кости руку. Боли не было. В животе разбухал огненный шар.
– Тогда звони. – Возникший, казалось, из ниоткуда мобильный телефон завис перед моргающими глазами Бабича.
– Кому?
– Тем, кто похитил мою семью, – пояснил Заиров, сдерживая клокочущий в груди гнев. – Я хочу, чтобы моих сыновей, дочь и жену немедленно отпустили.
– А потом? – спросил Бабич.
– Когда они перезвонят мне и скажут, что находятся в безопасности, узнаешь, – был ответ.
Мокрые охранники сгрудились вокруг сидящего на полу Бабича. Вода, натекшая из их ботинок, перетекала от стены к стене. Никто не произнес ни единого слова угрозы, но она, казалось, витала в воздухе вместе с шумным дыханием боевиков.
Бабич набрал номер, переговорил с кем-то по-английски, сунул телефон в протянутую сверху руку и робко взглянул на Заирова:
– Все в порядке. Мы квиты, да?
– Посмотрим, – буркнул чеченец.
– Здорово ты меня прижучил, – заискивающе сказал Бабич. – Кто мог подумать, что ты пойдешь на такой риск?
– Мы привыкли рисковать жизнью, – важно произнес Заиров. – И своей собственной, и жизнью наших близких.
– Я не про то! Ты рисковал товаром на сумму в сто миллионов долларов! Уму непостижимо…
– А, вот что тебя беспокоит!
– Конечно.
– Товар не пострадал бы ни в коем случае, – сказал Заиров. – Яхта непотопляемая. Все отсеки герметичны и сделаны из сверхпрочного сплава. Так что под угрозой находились только мои дети и жена. Если бы ты ненароком захлебнулся или раскроил башку, их бы живыми не выпустили, верно?
– Как ты мог подумать такое! – пылко воскликнул Бабич.
Остановив его властным жестом, Заиров схватил зазвонивший телефон. Суть переговоров была ясна и не владеющему чеченским языком. Порядком захмелевший Бабич разулыбался, словно не имел никакого отношения к похищению семьи Заирова. Заметив это, один из охранников пнул его, предупреждая:
– Рано радуешься, собака. Для тебя все только начинается.
* * *
Мрачное пророчество сбылось. Отключив телефон, повеселевший Заиров распорядился влить в Бабича очередную дозу спиртного, после чего заявил буквально следующее:
– Ну что, партнер, пора закрепить наши деловые отношения. Так закрепить, чтобы ты уже никуда не рыпнулся. Ни на море, ни на суше.
– Ты хочешь, чтобы я подписал какие-то финансовые документы или доверенности? – спросил Бабич заплетающимся языком. – Вынужден тебя огорчить, Ахмет. Все эти бумажки не будут иметь юридической силы.
– Это я тебя вынужден огорчить, Боря, – ответил Заиров. – Документы, конечно, вещь хорошая, спору нет, но лично я крючкотворству не слишком доверяю.
– Правильно делаешь. Мои адвокаты…
– Ты не станешь обращаться к адвокатам. Ты вообще постараешься позабыть все, что происходило и произойдет на яхте этой ночью.
– Да, – смиренно кивнул Бабич, – ты прав. Кто старое помянет, тому глаз вон, я всегда повторяю эти мудрые слова. Драгоценная осмотрительность, да? Dear Prudence.
– Я рад, что ты так хорошо все понимаешь, – язвительно произнес Заиров, – но я хочу, чтобы ты понял свое положение еще лучше. Сейчас сюда принесут видеокамеру, отличную цифровую видеокамеру, и ты, глядя в объектив, сделаешь три маленьких заявления. Первое: ты находишься в здравом уме, трезвой памяти и действуешь абсолютно добровольно, без принуждения.
– Без принуждения, – согласился Бабич, решив про себя, что покалеченную руку нужно будет обязательно выставить на первый план.
– Второе, – продолжал Заиров. – Ты признаешься, что финансируешь деятельность исламской террористической организации, ответственной за казнь двух американских заложников в Ираке. Фамилии казненных тебе скажут.
– Но это полная ерунда, – занервничал Бабич, порываясь встать с пола. – Ни один здравомыслящий человек не поверит в мою связь с террористами.
– А если эта связь будет продемонстрирована наглядно? – вкрадчиво поинтересовался Заиров. – Ведь остается еще третье заявление.
– Какое?
– Ты педераст, Боря.
– Вздор! – звонко выкрикнул удерживаемый охранниками Бабич. – Я женат!
– Одно другому не помеха.
– Остановись, Ахмет! Это уже чересчур.
– Чересчур было на поле для гольфа, – взорвался Заиров, вскочивший на ноги. – Чересчур было измываться над дорогими мне людьми. А теперь я просто восстанавливаю справедливость. Ты во всеуслышание признаешься в своих педерастических наклонностях, а потом мои орлы отымеют тебя хором, и ты, тварь, будешь улыбаться в объектив и говорить, как тебе это приятно. Неудачные сцены будут пересниматься.