Тогда из «Вольво», работающей на холостых оборотах, неуклюже выбралась девушка, в которой можно было без труда опознать Светлану. Руки сведены за спиной, рот заклеен скотчем.

– Подойди, – велел Сосо, высунувшись наружу. Он поманил девушку не пальцем, а пистолетом.

Она помотала головой и протестующе замычала.

– Я сказал: иди сюда! – повысил голос Сосо.

Светлана несколько раз подпрыгнула на месте. Ноги у нее оказались спеленутыми. Ничего. Через несколько минут она разведет их так широко, что любая гимнастка позавидует. Зловеще усмехаясь, Сосо выбрался из джипа и спросил:

– Где Гоги? Пусть покажется.

Светлана заглянула в машину. Распрямилась. И… неожиданно поскакала прочь, как испуганная лягушка.

– Стой, сука! – завопил Сосо, двигаясь за ней.

По-видимому, Гоги действительно был очень плох после схватки с Громовым. Скорее всего потерял сознание, и пленница решила воспользоваться этим. Ну ничего, далеко не упрыгает, сказал себе Сосо и сделал несколько решительных шагов вперед.

Фары «Вольво» вспыхнули в ночи, ослепив его на середине пути между машинами. Он инстинктивно вскинул руку, заслоняя глаза, и успел негодующе крикнуть, когда понял, что иномарка несется прямо на него. Этого оказалось недостаточно, чтобы избегнуть столкновения. Ноги Сосо подкосило врезавшимся в них бампером, и он увидел стремительно летящий в лицо капот, после чего рот его наполнился кровью и выбитыми зубами…

Он попытался выплюнуть эту мешанину, но не сумел. Тогда он решил помочь себе руками и обнаружил, что их невозможно вытащить из-за спины, куда они были заломлены. Чуть позже выяснилось, что ноги Сосо тоже связаны, а рядом с ним лежит спеленутый скотчем Гоги и что-то быстро говорит, жутковато взвизгивая при этом.

– Кто это нас, блянах-х?.. – спросил Сосо, тяжело ворочая языком кровавую кашу во рту. – Что за сумка дурацкая у меня под боком? Что здесь вообще происходит, нах-хбля?..

Гоги пронзительно хохотнул совершенно безумной гиеной и затараторил, глотая слоги и слова:

– Громов… Сказал, подарит жизнь… Потом поджег… Сказал: «У тебя было целых полчаса честной жизни… Не моя вина, что этого мало…»

– Что он поджег?! – запаниковал Сосо, голос которого сделался таким же визгливым, как у его товарища по несчастью. – Ты можешь говорить по человечески, нах-хбля, блянах-х?!!

– Шипит, – зарыдал Гоги. – Слышишь, шипит!

– Что шипит? – заорал Сосо, похолодев так, словно находился не в осеннем парке, а в морозильной камере.

Ответа на свой последний вопрос он так никогда и не узнал.

6

– Вот и все, – сказал Громов, освобождая руки Светланы от импровизированных пут. – Теперь ты свободна. Во всех отношениях. Можешь идти.

– Куда? – опешила она.

Громов покачал головой:

– Этого я не знаю. Наверное, сначала хоронить супруга. Потом вступать в права владения его собственностью.

– Я не хочу, – прошептала Светлана.

– Чего ты не хочешь? Распоряжаться многомиллионным наследством?

– Я не хочу уходить.

Они сидели в «семерке», пристроившейся у кромки тротуара. Видневшиеся в тумане светофоры с маниакальной настойчивостью мигали желтым. Но уже слышалось вдали надрывное завывание первого троллейбуса. Занималось утро нового дня. Минувшая ночь, как и тысячи предыдущих, осталась в прошлом.

– Иди, – буркнул Громов. – Деньги у тебя есть. Хоть домой отправляйся, хоть в аэропорт. А я тебя провожать не стану, уж не обессудь.

– Но почему?! – крикнула Светлана. Отчаяние, прозвучавшее в ее голосе, было так велико, что его хватило бы на бесконечное множество подобных вопросов.

Вопросов, на которые у Громова не было вразумительных ответов.

– Если мы поедем дальше вместе, – сказал он, – я предложу тебе остаться и ты останешься. Или наоборот, ты убедишь меня, что тебе не нужно уходить, и я позволю себя уговорить.

– Вот и хорошо! – В голосе Светланы зазвенели слезы.

– Нет. – Громов медленно покачал головой. – Мы получили друг от друга все, что хотели, и сделали друг для друга все, что могли. Впереди никаких перспектив, кроме разочарования, скуки, усталости… А сосуществовать по привычке – это то же самое, что ехать в этом троллейбусе. – Он кивнул на проплывшую мимо тень. – Тащиться среди себе подобных, не зная, куда и зачем. Поэтому ты должна выйти. Здесь конечная остановка, понимаешь?

Светлана криво улыбнулась:

– Звучит красиво. Как будто ты не о расставании говоришь, а о любви.

– Это и есть любовь, – произнес Громов, глядя в туманное пространство перед собой. – То, что остается в прошлом, чтобы никогда не повториться вновь. Не стоит портить воспоминания, Света. В сущности, это самое дорогое, что у нас есть. – Он помолчал и коротко велел: – Уходи.

Пряча лицо, Светлана выбралась из машины и быстро пошла прочь. Был момент, когда она оглянулась, но за ее спиной уже ничего не осталось, кроме тумана.

Если бы это случилось несколькими мгновениями раньше, Светлана увидела бы рубиновые стоп-сигналы затормозившей «семерки». Она побежала бы обратно, а Громов, кляня себя за бесхарактерность, распахнул бы перед ней переднюю дверцу.

Да только ничего подобного не произошло. Случилось так, как случилось, ничего тут не попишешь и заново не перепишешь тоже.

Беглый взгляд в будущее (Вместо прощания)

Пройдет месяц, может быть, два. Или вообще – год. Настанет другое утро, непременно светлое, солнечное. Такое, когда люди жмурятся, как кошки, довольные жизнью. Отличное утро, по-настоящему доброе.

Громов будет сидеть за кухонным столом, наблюдая, как его дочь и ее новый супруг привешивают посудный шкафчик над мойкой. Раньше его там не было, он просто стоял на холодильнике, и жизнь текла гладко. После того как Ленка обратит внимание на это вопиющее безобразие, все изменится. В кухне станет шумно, тесно и очень беспокойно.

– Только не надо стоять у меня за спиной, – попросит Ленку Костечкин, взгромоздясь на табурет с самым большим молотком, который сумеет отыскать в доме.

Кто-нибудь другой воспользовался бы шурупами и отверткой, но только не Костечкин. Парень любит, чтобы все получалось у него сразу, с наскока. В его понимании это значит «быстро решить проблему». Ленка называет это иначе.

– Только, пожалуйста, без твоих обычных «тяп-ляп», – попросит она.

Тут Костечкин непременно обернется, как ужаленный, и, конечно же, будет вынужден ухватиться за стену, чтобы не свалиться с табурета. Он ведь привык все делать слишком стремительно, в том числе и озираться на жену, чтобы высказать ей свое негодование: