— Наконец-то! — облегченно воскликнула Берта.
Никогда она не любила мужа так сильно, как сейчас; ее любовь была физическим ощущением, от которого она едва не теряла сознания. Долгожданное мгновение наступило, и Берте вдруг стало страшно. Она относилась к тем людям, которые энергично добиваются благоприятной возможности, но в решительный момент ее упускают. Душу Берты переполняли чувства, она боялась разрыдаться при виде идущего навстречу Эдварда. Сколько раз она представляла себе эту встречу: Эдвард приближается к ней широким, ровным шагом, помахивая тростью, а впереди с оглушительным лаем несутся его собаки.
Двое носильщиков по-моряцки вразвалочку подошли к багажному отделению, чтобы снять кофры и чемоданы. Пассажиры один за другим покидали вагоны. Рядом с Бертой оказался одутловатый клерк в поношенном черном костюме с маленьким ребенком на руках. Следом за ним появилась его бледная жена с другим младенцем и бесчисленными свертками, за ней еще двое или трое детей. По платформе прошел рабочий, три-четыре моряка и двое подтянутых солдат-пехотинцев. Все они стекались к турникету, где стоял билетный контролер. Носильщики выгрузили багаж, и поезд, шипя, пополз дальше. Какой-то сердитый столичный житель цветисто ругался, потому что его вещи уехали в Маргейт. Начальник станции в богато отделанной форменной фуражке с напыщенным видом направился к недовольному пассажиру узнать, в чем дело. Берта крутила головой, оглядывая платформу. Эдварда не было.
Начальник станции прошествовал мимо Берты, одарив ее покровительственным кивком.
— Вы не видели мистера Крэддока? — спросила она.
— Нет, не видел. Если не ошибаюсь, вон там вас ожидает экипаж.
Берту охватила дрожь. Носильщик осведомился, нужны ли его услуги; она лишь молча кивнула. У выхода из вокзала ее ждала коляска. Кучер приподнял шляпу и передал Берте записку.
«Дорогая Берта!
К большому сожалению, не могу тебя встретить. Я никак не ожидал, что ты приедешь, и принял приглашение лорда Филипа Дирка, который устраивает теннисный турнир и бал. Я переночую у него и вернусь только завтра. Пожалуйста, не сердись. Увидимся утром.
Э.К.».
Усевшись, Берта забилась в дальний угол, чтобы ее никто не видел. Поначалу она как следует не поняла содержания записки — проведя последние несколько часов на пике возбуждения, она так сильно разочаровалась, что утратила способность думать. Берта никогда не отличалась здравым суждением и сейчас была ошеломлена. Это просто немыслимо! Как бессердечно со стороны Эдварда отправиться на теннисный турнир, в то время как Берта на крыльях любви прилетела домой. Причем она не просто вернулась из какой-то там поездки, нет, она впервые уходила от мужа, полная ненависти, и думала, что расстается с ним навсегда. Но в разлуке костер ее любви вновь разгорелся в полную силу, Берта возвратилась в надежде на примирение, а Эдварда нет дома! Он ведет себя так, будто жена на полдня выбралась в город за покупками.
— Какая же я дура!
Внезапно у нее промелькнула мысль о том, чтобы вновь уехать — сейчас, немедленно. Не проще ли так? Видеть Эдварда — невыносимо. Однако поездов в этот день больше не было. Какое множество тайных побегов, вероятно, не состоялось из-за особенностей железнодорожного сообщения между Лондоном, Чатэмом и Дувром! И все-таки Эдвард не мог не знать, как огорчит Берту его отсутствие. Может быть, он откажется от теннисного турнира? Возможно, он уже дома, в Корт-Лейз, ждет ее. Берта вновь приободрилась и стала смотреть в окошко на родные места. Наверное, Эдвард стоит у ворот. Для нее это будет огромной радостью, настоящим облегчением!
Экипаж подъехал к воротам поместья — Крэддок не появился; не встретил он Берту и у крыльца. Она вошла в дом, решив, что муж не слышал стука колес и находится в коридоре или в гостиной, однако его нигде не было, а слуги подтвердили, что он действительно уехал к лорду Филипу Дирку.
В доме было пусто, холодно и неприветливо. Комнаты приобрели нежилой вид, мебель была казенно составлена по углам, спинки кресел — по распоряжению Эдварда — накрыты салфетками. К удивлению горничной, Берта сняла их одну за одной и молча бросила в нерастопленный камин. Ей все еще не верилось, что Эдвард не приедет на ночь домой.
Берта села ужинать, ожидая, что он вот-вот возвратится, и долго не ложилась спать по той же самой причине. Однако он не приехал.
— Господи, лучше бы мне остаться в Париже! — тяжко вздохнула Берта.
Мыслями она вернулась к борьбе, которая происходила в ее душе в последние недели. Гордость, негодование, здравый смысл — все это было на одной чаше весов, а на другой — лишь любовь, но любовь одержала победу. Воспоминания об Эдварде почти не покидали Берту, он был с ней рядом и в снах. Письма от мужа приводили ее в неописуемый трепет; разглядывая его почерк, взволнованная Берта мечтала о встрече. Ночью она просыпалась, ощущая на губах поцелуи Эдварда. Она молила его приехать, но он не смог или не захотел. В конце концов ее тоска достигла предела, и в то самое утро, не получив желанного письма, Берта решила сбросить маску гнева и вернуться к мужу. И пусть тетя Полли посмеется над ней, пусть Эдвард сочтет, что выиграл. Берта не может без него, он вся ее любовь, вся жизнь.
«Боже, зачем только я вернулась!» — подумалось ей.
Она вспомнила, как истово молилась о том, чтобы Эдвард любил ее так, как она желала. Бурное восстание духа после смерти ребенка постепенно сошло на нет, и в своем одиноком отчаянии Берта обрела новую веру. У некоторых вера в Бога приходит и уходит сама по себе, для таких людей это вопрос не столько религиозности, сколько душевной восприимчивости. Берта обнаружила, что гораздо лучше чувствует себя в католических храмах, нежели в унылых молитвенных домах, к которым привыкла в Англии. Она не могла бормотать молитвы строго по часам в обществе трех сотен посторонних; толпа заставляла ее замыкаться, прятать свои чувства, и сердце Берты раскрывалось, только когда она была наедине с собой. В Париже она нашла маленькие церквушки, открытые день и ночь, куда можно было зайти днем, если уличный свет слепил глаза, или вечером, когда полумрак, запах ладана и тишина навевали покой. Единственным источником освещения служило пламя тонких восковых свечей, зажженных благодарными или просящими прихожанами. Этот огонь создавал приятное, таинственное мерцание, и Берта горячо молилась за мужа и себя.
Тем не менее Эдвард остался равнодушным к ее порыву. Все усилия были напрасны. Берта сравнивала свою любовь с драгоценным камнем, ценности которого Эдвард не понимал и которым ничуть не дорожил. Она, однако, была слишком несчастна и подавлена, чтобы злиться. Что толку впадать в гнев? Берта прекрасно знала, что муж посчитает свой поступок вполне естественным. Завтра он вернется — уверенный в себе, довольный, выспавшийся, и ему даже в голову не придет, что жена пережила мучительное разочарование.
«Наверное, дело во мне. Я слишком капризна и требовательна, и ничего не могу с этим поделать», — думала Берта. Она знала лишь один способ любить, и тот был никуда не годным. «Как я хочу уехать отсюда, теперь уже навсегда!» — мысленно воскликнула она.