— Неплохо выглядит, а?
— Замечательно!
— Кстати, какой адрес у тети Полли? Элиот-Мэншнз, дом семьдесят два?
— Да, а что?
Берта удивилась, увидев, как Эдвард заворачивает шесть экземпляров «Блэкстебл таймс» в оберточную бумагу и надписывает адрес.
— Ей будет интересно почитать мою речь. Кроме того, я не хочу ее обижать. Услышит от кого-нибудь о моем выступлении и расстроится, что я не прислал ей текст.
— Не сомневаюсь, тетя жаждет с ним ознакомиться. Но если ты отправишь все шесть экземпляров, у тебя ничего не останется для других.
— Ерунда, принесу еще. Редактор сказал, я могу взять хоть тысячу копий. Пошлю твоей тетушке шесть экземпляров, ей ведь наверняка захочется поделиться со знакомыми.
Ответное письмо мисс Лей пришло почти немедленно.
«Дорогой Эдвард!
Я внимательно и с огромным интересом изучила все шесть экземпляров вашей речи. Согласитесь, тот факт, что я и в шестой раз читала текст выступления с не меньшим вниманием, чем в первый, служит убедительным доказательством его ценности. Заключительная часть так эффектна, что не утратит своей выразительности, сколько ее ни перечитывай. Как верно подмечено, что у „каждого англичанина есть мать“ (конечно, подразумевая, что ее не забрала безвременная смерть)! Забавно, что некоторые не сознают истинности вещей, пока им не разложат все по полочкам, а потом еще и удивляются, как это они не замечали этого раньше. Надеюсь, вас не обидит, если я скажу, что в некоторых выражениях угадывается рука Берты (особенно в абзаце про британский флаг). Неужели вы действительно подготовили речь самостоятельно? Ну же, признайтесь, что Берта вам помогала.
Искренне ваша,
Мэри Лей».
Эдвард прочел письмо и, смеясь, передал его Берте.
— Какая дерзость — предположить, будто ты помогала мне с речью! Надо же!
— Я сейчас же напишу тете, что это исключительно твое произведение.
Берте все еще не верилось в искренность всеобщего восхищения, которое вызывал ее муж. Зная, насколько ограничен ум Крэддока, она была потрясена, что остальной мир считает его чрезвычайно умным человеком. Потуги Эдварда казались ей смехотворными. Берту поражала непоколебимая уверенность и бойкость, с какой тот ввязывался в обсуждение предметов, совершенно от него далеких, но еще больше ее поражало то, что на окружающих это производит сильное впечатление. Эдвард обладал удивительной способностью маскировать свое невежество.
Наступил день голосования. Берта с волнением дожидалась результатов в Корт-Лейз. Наконец появился сияющий Эдвард.
— Ну, что я тебе говорил?
— Насколько я поняла, ты прошел.
— Прошел — не то слово! А я ведь говорил. Девочка моя, я попросту их обставил! У меня вдвое больше голосов, чем у другого кандидата. Разве ты не гордишься, что твой муженек теперь член окружного совета? Верь мне, я еще в парламент пройду.
— От всей души поздравляю, — произнесла Берта, изобразив на лице радость.
Эдвард на пике воодушевления едва ли заметил ее холодность. Он мерил шагами комнату, строил далеко идущие планы, вслух спрашивал себя, сколько времени должно пройти, прежде чем Майлз Кэмпбелл столкнется с неизбежной дилеммой парламентария, не имеющего оппозиции: либо в палату лордов, либо в царствие небесное. Эдвард остановился и хмыкнул себе под нос:
— Хоть я и не тщеславен, однако должен заметить, что справился неплохо.
Некоторое время собственная значимость вызывала у Крэддока легкое головокружение, пока на выручку ему не пришло мнение о том, что его успех абсолютно заслужен. И вот Эдвард Крэддок с энтузиазмом приступил к выполнению не слишком обременительных обязанностей члена окружного совета. Берта постоянно ожидала услышать критику в адрес мужа, но все шло на удивление гладко, и во все концы летела молва о его деловых талантах, рассудительности и умении договариваться, что миссис Крэддок должна была считать весьма лестным. Однако эти бесконечные похвалы чрезвычайно тревожили Берту. Молодую женщину обуревали постоянные сомнения — может быть, она недооценивает мужа? А что, если он на самом деле наделен необычайным умом и прочими добродетелями, которые ему приписывают? Возможно ли, что она относится к Эдварду предвзято и он действительно умнее ее? При мысли об этом Берта раздраженно хмурилась: она ни на секунду не сомневалась, что интеллектом превосходит супруга; широта ее познаний была несравнима с кругозором Эдварда, Берта задавалась такими вопросами, о которых он не имел представления. Он никогда не интересовался абстрактными понятиями, и его разговоры были скучны той особенной скукой, которая вызвана отсутствием умозрения. Непостижимо, что все, кроме Берты, столь высоко оценивали ум Крэддока, в действительности совершенно ничтожный. Претенциозность этого человека, чье невежество было вопиющим, превращала его в обманщика. Однажды Крэддок пришел к жене, увлеченный новой идеей.
— Эй, Берта, я тут подумал — зря мы отказались от фамилии Лей. И вообще, как-то странно, что в Корт-Лейз живут Крэддоки.
— Правда? Не знаю, как это исправить. Разве что подать объявление о сдаче жилья людям с более звучной фамилией.
— Знаешь, я решил, неплохо бы снова взять твою фамилию. И на людей это тоже произведет благоприятное впечатление. — Эдвард посмотрел на Берту.
Она молча взирала на него с презрительной холодностью.
— Я разговаривал со стариком Бэкотом, он полностью одобряет мою мысль, так что не следует с этим тянуть.
— Полагаю, ты поинтересуешься моим мнением по этому вопросу?
— А я что сейчас делаю?
— Как ты собираешься называться — Лей-Крэддок, Крэддок-Лей или вообще отбросишь Крэддока?
— Честно говоря, этого я пока не обмозговал.
— По-моему, твоя идея — полный бред, — фыркнула Берта.
— Напротив, так будет значительно лучше.
— Послушай, Эдвард, я не постыдилась взять твою фамилию и не вижу ничего зазорного в том, чтобы ты тоже под ней жил.
— Берта, будь же благоразумна. Ты всегда чинишь мне препятствия.
— Не имею ни малейшего желания препятствовать тебе. Если ты считаешь, что моя фамилия придаст тебе важности, можешь ее брать. Назовись кем угодно, хоть Томпкинсом, мне все равно.
— А ты?
— Я? Я останусь миссис Крэддок.
— С твоей стороны это некрасиво. Хоть раз помогла бы мне в чем-то!
— Извини, если я тебя разочаровала. Только не забывай, что все эти годы ты насаждал мне свое видение женщины как домашней скотины: для тебя образцовая жена — это корова, деревенская или салонная. Ужасно жалко, что ты не женился на Фанни Гловер, вы с ней составили бы отличную пару. Думаю, она обожала бы тебя так, как ты этого желаешь. Уж она бы точно не возражала, чтобы ты назвал себя Гловером.