Катерина повернулась к Савелло.
— И что мне делать?
— Настаивать.
Она повторила требование, и они услышали тот же ответ.
— Так не пойдет. — Катерина покачала головой. — Я очень хорошо его знаю. Он думает, что я говорю по принуждению. Не знает, что я делаю все по доброй воле, из великой любви к папе и Церкви.
— Мы должны захватить крепость, — гнул свое Савелло. — Если она не станет нашей, я не смогу гарантировать вашу безопасность.
Она долго смотрела на него, а потом ее, похоже, осенило.
— Если я войду в крепость и поговорю с ним там, он скорее всего сдастся.
— Мы не можем отпустить вас, — покачал головой Кеччо.
— Мои дети останутся у вас в заложниках.
— Это точно, — промурлыкал Савелло. — Я думаю, мы можем отпустить ее.
Кеччо возражал, но последнее слово принадлежало священнику, так что коменданта вызвали вновь и велели ему впустить в крепость графиню. Савелло предупредил ее:
— Помните, ваши дети у нас, и я без колебаний прикажу вздернуть их, если…
— Я знаю, что у вас христианская душа, монсеньор, — прервала его Катерина.
Но, едва оказавшись в крепости, она тут же поднялась на стену, и мы услышали ее издевательский смех. Ярость, которую она держала в себе, вырвалась наружу. Она честила нас последними словами, которые больше пристали торговке рыбой, грозила нам смертью и всевозможными пытками, обещая отомстить за убийство мужа.
Мы стояли с открытыми ртами, словно пораженные громом. Крик ярости вырвался у всех. Маттео выругался. Кеччо сердито глянул на Савелло, но ничего не сказал. Священник рвал и метал. Его всегда красное лицо стало пурпурно-лиловым, глаза блестели, как у змея.
— Мерзавка! — прошипел он. — Мерзавка!
Дрожа от ярости, он приказал привести детей и крикнул графине:
— Не думай, что у нас не хватит смелости. Твои сыновья будут повешены у тебя на глазах.
— Я смогу родить новых, — презрительно ответила она.
Природа даровала ей сердце львицы. Я не мог не восхититься этой удивительной женщиной. Конечно же, она не могла пожертвовать своими детьми! Но я сомневался, что нашелся бы хоть один мужчина, который так смело ответил бы на угрозы Савелло.
Лицо священника перекосила злобная гримаса. Он повернулся к своим помощникам.
— Постройте помост с двумя виселицами, и быстро.
Савелло и Кеччо удалились, площадь заполнила толпа, скоро застучали молотки. Графиня стояла на крепостной стене, смотрела на своих бывших подданных, наблюдала за строительством помоста.
Много времени оно не заняло. Савелло и остальные вновь подошли к воротам крепости, и священник еще раз спросил, готова ли Катерина сдаться. Она не удостоила его ответом. Привели двух мальчиков, одного девяти лет, другого — семи. Когда люди увидели их, шепот жалости пробежал по толпе. И мое сердце забилось чаще. Мальчики смотрели на помост и ничего не понимали, но Чезаре, младший, видя вокруг столько незнакомых людей с сердитыми лицами, заплакал. Оттавиано тоже был на грани слез, но, как старший, посчитал, что плакать ему не пристало, и сумел сдержаться. А потом Чезаре увидел мать и позвал ее. Тут же к нему присоединился Оттавиано, и они уже вместе кричали:
— Мама! Мама!
Она молча смотрела на них, и на лице не дрогнул ни один мускул. Ее словно высекли из камня… Ох, это было ужасно. Она показала себя железной женщиной.
— Еще раз спрашиваю, — крикнул Савелло, — ты сдашь крепость?
— Нет… нет!
Голос звучал спокойно, звенел, как серебряный колокольчик.
По знаку Савелло двое мужчин направились к мальчикам. И они внезапно все поняли. С криком бросились к Кеччо, упали у его ног, ухватились за его колени. Оттавиано больше не мог сдерживаться и расплакался. Его брат, увидев слабость старшего, заревел еще сильнее.
— Кеччо, не позволяй им забрать нас.
Кеччо их словно и не слышал, смотрел прямо перед собой. Он не был таким бледным, даже когда граф пал под ударом его кинжала… Дети отчаянно рыдали у его ног. Мужчины колебались, но слуга Бога не знал жалости. Вновь махнул рукой, еще более нетерпеливо, и мужчины сдвинулись с места. Мальчишки, уцепившись за ноги Кеччо, продолжали молить:
— Кеччо, не позволяй им забрать нас.
Кеччо по-прежнему смотрел прямо перед собой, словно ничего не видел, ничего не слышал. Но его лицо! Никогда я не видел такой агонии…
Детей оторвали от него, связали им руки за спиной. Как они могли! Мое сердце рвалось из груди, но я не решался что-либо сказать. Их повели к помосту, заставили подняться на него. Крик жалости вырвался у людей и повис в застывшем воздухе.
Графиня стояла неподвижно, глядя на своих детей. Казалось, что она окаменела.
Дети кричали:
— Кеччо! Кеччо!
Их крики рвали сердце.
— Продолжайте! — приказал Савелло.
Стон сорвался с губ Кеччо, он закачался из стороны в сторону, словно собрался упасть.
— Продолжайте! — повторил Савелло.
Но Кеччо больше не мог этого выносить.
— Господи! Остановитесь! Остановитесь!
— Что ты такое говоришь? — злобно бросил священник. — Продолжайте!
— Я не могу! Развяжите их!
— Дурак! Я пригрозил, что повешу их, и я это сделаю! Продолжайте!
— Не повесишь! Говорю вам, развяжите их!
— Я здесь главный. Продолжайте.
Кеччо шагнул к нему со сжатыми кулаками.
— Клянусь Богом, ты уйдешь тем же путем, каким пришел, если будешь мне перечить. Развяжите их!
Мы с Маттео оттолкнули людей, которые держали мальчиков, и перерезали веревки. Кеччо пошел к детям, протягивая руки, и они бросились в его объятия. Он крепко прижимал их к себе и покрывал личики поцелуями. Толпа отреагировала криком радости, многие разрыдались.
Внезапно все увидели какую-то суматоху на крепостной стене. Графиня упала, люди сгрудились вокруг нее.
Она потеряла сознание.
От крепости мы возвращались в тревоге. Савелло шел один, очень злой, хмурясь, отказываясь с кем-либо говорить… Кеччо тоже молчал, отчасти винил себя за то, что сделал, отчасти радуясь, что проявил милосердие. Бартоломео Моратини шел рядом, что-то ему говорил. Мы с Маттео шагали позади детей. В какой-то момент Бартоломео замедлил шаг, чтобы присоединиться к нам.
— Я пытался уговорить Кеччо извиниться перед Савелло, но он ни в какую.
— Я бы тоже не извинялся, — поддержал кузена Маттео.
— Их ссора не пойдет на пользу городу.