— Все в порядке, Валентин Константинович, — сказал Костров.
— То есть?
Костров сказал, что унтер принял его за своего и выболтал много интересного.
Зарубин расхохотался.
— Что же он нашел в тебе немецкого?
— Кроме языка, вероятно, ничего.
Рассказ пленного о поражениях гитлеровских войск доставил Зарубину огромную радость. Несмотря на временные неудачи Красной армии, несмотря на провокации фашистской печати, Зарубин всем сердцем и душой чувствовал, что продвижение врага должно остановиться. Он был убежден, что гитлеровцы не войдут в Москву. Так и произошло. И эту первую волнующую весть довелось услышать из уст врага, который сам лелеял мечту побывать в столице советского государства, который вместе с другими головорезами слепо верил утверждениям своего сумасбродного фюрера о непобедимой мощи фашистских полчищ.
— Дежурный! — громко позвал Зарубин.
Пленный испуганно вскочил с места и вытянулся. Костров сдержал улыбку.
— Отведите его на кухню, — приказал Зарубин вошедшему дежурному, — пусть топит печь и чистит картофель. В его положении это уж не так плохо. А сюда пришлите всех командиров.
Пленного увели.
Костров сел за стол и начал коротко заносить в записную книжку сведения, сообщенные немцем.
А Зарубин вышел из землянки и остановился у входа. От радостного возбуждения ему стало жарко. Он расстегнул ватную фуфайку, воротник гимнастерки и озабоченно всмотрелся в небо, запрокинув голову.
Погода, несмотря на декабрь, стояла отвратительная, — снег шел вперемежку с дождем.
К землянке начали собираться командиры.
— Погодка-то, а? — сказал Зарубин подошедшему командиру взвода Бойко и вновь посмотрел на небо. Бойко неторопливо огляделся.
— Скоро мороз стукнет, товарищ капитан, — заметил он. — А старики говорят, что если земля промокнет перед зимой, то это к хорошему урожаю. Я, правда, не знаю, насколько это верно, хлебопашеством никогда не занимался.
— К урожаю? — повторил Зарубин задумчиво.
Собственно, что же здесь хорошего? Если и будет урожай, то кто его соберет? Разве он достанется советским людям?
Зарубин хотел поделиться своими мыслями с Бойко, но того уже не было — он вошел в землянку.
Наконец все собрались.
— Георгий Владимирович, — обратился Зарубин к Кострову, усаживаясь за стол, — расскажи товарищам о своем разговоре с пленным унтер-офицером. Я с этим немцем возился битый час бестолку, — пояснил он собравшимся. — Ни имени не называл своего, ни номера части. Нахально смеялся мне в лицо. А стоило мне выйти из землянки на несколько минут, как он все рассказал капитану Кострову. Объясни-ка нам, товарищ Костров, как ты с ним нашел общий язык.
Костров смущенно рассказал о своем разговоре с пленным.
Раздался дружный смех, посыпались шутки.
— Попал в немцы наш Костров. Опростоволосился господин унтер!…
— А ты ему сказал, кто ты есть на самом деле?
— А теперь расскажи о главном, — обратился Зарубин к Кострову, когда присутствующие успокоились.
Все недоуменно переглянулись. Пушкарев удивленно поднял брови. Что же это за главное?
Костров коротко изложил сообщение пленного о разгроме гитлеровских полчищ под Москвой, Тихвином, Ельцом, о провале зимнего наступления врага.
И если инцидент с пленным вызвал смех, то рассказ об успехах Красной армии встретили ликованием.
В землянке поднялся неимоверный шум, раздались крики «ура», провозглашались здравицы в честь партии и Красной армии, командиры жали друг другу руки, обнимались.
Это была первая большая радость в партизанском лагере.
Шум в землянке привлек партизан. Почуяв, что произошло что-то необычайное, они быстро собрались к штабу.
Комиссар Добрынин вышел к ним и рассказал о происшедших на фронте событиях.
По всему лагерю прокатилась волна неудержимой радости.
— Смерть фашистским оккупантам!
— Ура коммунистической партии!
— Мы должны фашистам отсюда жару подбавить!
Оживленно и громко беседуя, взволнованные партизаны расходились по своим землянкам и шалашам.
А в штабе уже вновь воцарилась тишина.
— Получено письмо от наших людей из города, — говорил Зарубин. — Оккупанты при содействии предателя, заместителя бургомистра Чернявского, готовятся угнать в Германию на каторгу партию советских людей. Наши подпольщики выяснили, что никто из жителей города не захотел добровольно ехать в Германию. Людей, главным образом молодежь, хватали насильно, вытаскивали из чердаков, из подвалов. Облава продолжалась неделю. Под конвоем всех задержанных согнали в каменный пакгауз на станции. Пакгауз обнесен колючей проволокой в три ряда. На днях люди будут отправлены по железной дороге в Германию. Когда именно их отправят — неизвестно. Но об этом мы узнаем. Я прошу провести беседы во взводах и сказать партизанам, что мы постараемся сорвать фашистский замысел и спасти из рук оккупантов наших людей.
Командиры разошлись, и в землянке остались только Зарубин, Пушкарев, Добрынин и Костров.
— Письмо прислал Беляк, — пояснил Зарубин. — Он тут еще кое-что пишет.
Беляк сообщил, что дату отправки эшелона с людьми, увозимыми в Германию, он выяснить не может. Это в состоянии разведать только один человек — дорожный мастер Якимчук, оставшийся в тылу для работы в подполье. Но связь между Беляком и Якимчуком прервалась, — заболел человек, выполняющий обязанности связного. Сам же Беляк посетить Якимчука не решается. Это может привести к провалу и его и Якимчука.
— Он правильно поступает, — заметил Пушкарев.
Зарубин кивнул. Он такого же мнения. Риск не оправдан. Надо найти возможность самим связаться с Якимчуком.
— А нам это нетрудно сделать, — сказал Добрынин и посмотрел на Кострова. — Мы имеем прямую связь с Якимчуком. Якимчук живет в железнодорожной будке, в трех километрах от станции. И нам известно, что немцы его не тронули, а оставили на прежней работе. Так, кажется, Георгий Владимирович?
Костров подтвердил. Якимчук — старый железнодорожник, он имеет связи среди рабочих и, конечно, сможет выяснить дату отправки эшелона.
— Действуй, товарищ Костров, — предложил Зарубин. — Посылал к Якимчуку надежных ребят, из разведчиков. Определи им маршрут. Посади на лучших лошадей. Сколько километров до будки?
Начальник разведки вынул из планшета карту, расстелил на столе.
— Двадцать семь километров, — сказал он.
— И очень удобно стоит будка. — Пушкарев ткнул пальцем в карту. — Недалеко от леса…
— Точно, — сказал Добрынин, — метрах в двухстах, не больше.