Такие доводы были вполне убедительными, но старосту пока что по-прежнему продолжали держать под арестом.
— А я за старика не боюсь, — сказал Беляк. — Он производит на меня хорошее впечатление. Другое дело — Скорняк. Эта дрянь может подпортить нам.
В ночь налета на школу Скорняк исчез, как сквозь землю провалился. Когда бои подходил к концу, Скорняк сказал Добрынину, что «на растерзание немцев» он оставаться не намерен и потому, дескать, решил уходить к партизанам. Но на первом же привале выяснилось, что Скорняка нет. Розыски в городе не дали никаких результатов. Возникли опасения, что Скорняк может предать известных ему Марковского и Микулича. Но тех пока не трогали.
— Мне вот что кажется, — проговорил Костров. — Не стукнул ли его кто-нибудь из наших ребят под горячую руку? Видят — чужой, а приказ был уничтожать всех до единого. Вполне возможно.
На это Беляк ничего не сказал. Зябко передернув плечами, он поднялся с места и крупными шагами начал ходить по клетушке из угла в угол. Костров последовал его примеру. От ходьбы становилось немного теплее.
— Точно арестанты в камере, — пошутил Беляк. Он остановился и, с тревогой посмотрев на Кострова, сказал: — Простынешь ты здесь, Георгий Владимирович, а к себе приглашать я боюсь,
— Ничего, перетерпим, — бодро ответил капитан. Ему, как и в прошлый раз, предстояло провести в подвале несколько дней. Иного выхода не было: шла энергичная подготовка к налету на тюрьму, и один Беляк справиться со всеми делами не мог.
Идти на квартиру к Беляку было нельзя. Приходилось считаться с положением в городе, где перепуганные и обозленные оккупанты брали под подозрение каждого нового человека и «для проверки», как правило, сажали в тюрьму. Костров учитывал и то, что налет на тюрьму являлся делом еще более сложным, нежели разгром школы. Надо было соблюдать полную конспирацию, чтобы не насторожить врага, не выдать преждевременно своих намерений.
План налета на тюрьму разрабатывался в лагере. В обсуждении принимал участие весь командный состав бригады. Рассмотрели множество всяких вариантов, но ни один из них не был принят.
Тюрьма стояла на краю города против кладбища. Подойти к ней особого труда не составляло. Но дело заключалось не только в том, чтобы подойти. Надо было проникнуть во двор, в здание тюрьмы и, главное, — проникнуть без шума. Первый же выстрел, первый разрыв гранаты вызовет тревогу в городе. Тотчас подоспеют гестаповцы, части гарнизона, и операция будет сорвана.
Кто-то внес предложение выступить всей бригадой. Несколько боевых групп должны проникнуть во двор тюрьмы, а остальные будут их прикрывать. Но могло ли это гарантировать успех? У партизан не хватало сил и техники, чтобы противостоять гарнизону города. Да и не имели права партизаны ставить под удар свои основные силы.
— Как же быть, товарищи? — спросил руководивший совещанием начальник штаба Рузметов.
Все молчали, напряженно думая и нещадно дымя цигарками.
— Неужели ничего не придумаем? — сокрушался Добрынин. И в этот критический момент капитан Костров подал мысль о том, чтобы «заняться тюрьмой в момент бомбежки города».
Все оценили значение этой идеи. Поднялись споры. Постепенно все выяснилось, уточнилось. Через несколько минут после совещания Топорков, во время очередного сеанса, отстукивал радиограмму на Большую землю.
Партизаны уведомляли, что налет на тюрьму может быть совершен при условии, если город в это время будет подвергнут обработке с воздуха.
На вторые сутки ночью пришел ответ. Большая земля соглашалась совершить налет на город силами авиации и обещала растянуть бомбежку на час-полтора — время, необходимое для успешного завершения операции. Было условлено, что сам город при этом бомбить не будут, а все ориентиры и объекты для бомбежки партизаны должны выбрать на окраинах и сообщить Большой земле за два дня до срока, намеченного для налета.
Предстояло также уточнить данные о тюрьме, ее охране, проинструктировать участников операции из числа патриотов, подготовленных подпольной организацией к уходу в лес. Их насчитывалось около семидесяти человек, и с ними необходимо было встретиться, переговорить, разработать план действий, определить место сбора, К этой сложной работе Беляк и Костров привлекли Микулича, Крупина, Якимчука, Горленко и других подпольщиков.
Вчера Костров отослал в лес для передачи на Большую землю перечень объектов бомбежки. Самолеты должны были бомбить железнодорожный узел, аэродром, большое бензинохранилище, две радиостанции, расположенные за кирпичным заводом. Одновременно определили, в каких частях города и что именно надо поджигать, чтобы усилить панику.
«Кажется, все сделано, — размышлял Костров, вышагивая по клетушке. — Остается переговорить с надзирателем тюрьмы, отослать последнее донесение в лес — и можно начинать».
Смущало его только одно — отсутствие Зарубина. Налет на тюрьму являлся, пожалуй, самой сложной и ответственной операцией бригады. А Зарубина не было. Через несколько дней после разгрома школы абверкоманды командование фронтом прислало самолет, на котором командир бригады был вывезен в очень тяжелом состоянии.
— О чем ты думаешь? — спросил Беляк.
Костров поделился с ним своими сомнениями.
— Я уверен, что все пройдет хорошо, — сказал Беляк. — По-моему, самая большая заслуга Зарубина именно в том и состоит, что он вырастил командиров, за которых можно не беспокоиться и которые всегда его заменят. Возьми любого: Веремчука, Бойко, Толочко. Орлы! Рузметов? Я помню, как он в сорок первом, осенью, спал у меня на квартире. Смотришь на него — мальчишка да и только! А теперь? У него и голос другой стал. Просто диву даешься. Я, откровенно говоря, когда узнал, что его сделали начальником штаба, подумал: «Был боевой парень, а будет писарь». Ведь получилось иное. Зарубин сделал из него своего боевого помощника. Так что Зарубин может сейчас спокойно поправляться. Его питомцы не подведут.
Кострову припомнились некоторые операции, разработанные и проведенные Рузметовым, и он мысленно согласился с Беляком. Рузметов подходил к каждому делу не менее серьезно, чем Зарубин. Правда, будучи кадровым офицером и имея боевой опыт, Зарубин многие сложные вопросы легко решал самостоятельно. Зато Рузметов во всех трудных случаях смело прибегал к «коллективному уму». Он созывал совещания командиров и выносил вопрос на их обсуждение. Ведь план предстоящего налета на тюрьму тоже был разработан коллективно. Рузметов твердо держался старой истины: «Ум хорошо, а два — лучше».
— Пожалуй, ты прав, Дмитрий Карпович, — коротко сказал Костров. — Рузметову вполне можно довериться.
Наконец появились Микулич и надзиратель тюрьмы Фролов. Микулич тотчас же ушел по делам, а Фролов остался. Ни Беляк, ни Костров до этой встречи его не знали. Но это не помешало деловому разговору.
Лицо у Фролова было бледное, болезненное и какое-то печальное. Говорил он медленно, обдумывая и взвешивая каждое слово и, — что понравилось Кострову, — глядел при этом собеседнику прямо в глаза. Это как бы придавало особый вес каждому его слову, заставляло внимательно вслушиваться в его речь.