А ведь Громыко уже имел возможность оценить горбачевскую легкомысленность. Знаменитый горбачевский визит в Лондон в ранге секретаря ЦК и кронпринца вызвал восторги в западной прессе. Посол СССР в США Анатолий Федорович Добрынин направил в МИД аж две телеграммы о том, как американская пресса благосклонна к Горбачеву. По воспоминаниям Горбачева, Громыко устроил Добрынину нахлобучку:
– Вы же такой опытнейший политик, умудренный дипломат, зрелый человек… Шлете две телеграммы о визите парламентской делегации! Какое это вообще может иметь значение?
Громыко не ценил дипломатию улыбок. Действительно, какой смысл в политическом флирте, если никакого политического результата для государства вояж Горбачева не принес и не мог принести! И все-таки, получив известие о смерти Черненко, Горбачев и Громыко, при посредстве активного секретаря ЦК Лигачева, условились о приватной встрече незадолго до заседания Политбюро. Горбачев вспоминает о той встрече, на которой Громыко был суховат, немногословен, но многозначителен:
«– Андрей Андреевич, надо объединять усилия: момент очень ответственный.
– Я думаю, все ясно.
– Я исхожу из того, что мы с вами сейчас должны взаимодействовать».
И Громыко поспешил начать заседание Политбюро такими словами: «Скажу прямо. Когда думаешь о кандидатуре на пост Генерального секретаря ЦК КПСС, то, конечно, думаешь о Михаиле Сергеевиче Горбачеве. Когда заглядываем в будущее, а я не скрою, что многим из нас уже трудно туда заглядывать, мы должны ясно ощущать перспективу. А она состоит в том, что мы не имеем права допустить никакого нарушения нашего единства. Мы не имеем права дать миру заметить хоть какую-либо щель в наших отношениях. Хочу еще раз подчеркнуть, что Горбачев обладает большими знаниями, значительным опытом, но этот опыт должен быть помножен на наш опыт. И мы обещаем оказывать новому Генеральному секретарю ЦК КПСС всевозможное содействие и помощь».
Любители острых политических блюд поговаривают, что, если бы в тот день первым взял слово Тихонов или Гришин – не быть Горбачеву генсеком. А так почтенные вожди, согласно традиции, изобразили единодушие. Каждый согласился с Громыко, каждый нашел добрые слова о Горбачеве. Даже Тихонов, Гришин и Романов.
Несколько часов спустя, на пленуме ЦК снова первым выступал Громыко. Он от имени Политбюро предложил кандидатуру Горбачева на пост генерального секретаря. Громыко говорил без шпаргалки, без записей. У присутствовавших в кремлевском зале было ощущение исторического момента.
Новый генеральный (в скором будущем – минеральный) секретарь не замедлил показать, кто в доме хозяин. Громыко пришлось оставить кабинет на Смоленской площади, как и кремлевский кабинет заместителя Предсовмина. В мемуарах Горбачев пишет: «Почему надо было менять министра иностранных дел? Предстояло радикально реформировать внешнюю политику, и ясно было, что это затронет многочисленных наших партнеров в международных делах – и союзников, и нейтралов, и противников, с которыми надо было искать формулу примирения. Крутой поворот в этой сфере был невозможен без обновления во внешнеполитическом ведомстве. Для Громыко такая задача была уже не по силам.
Он рассчитывал выдвинуть на этот пост кого-то из дипломатов. Говорил о Корниенко, назвал и сам же отклонил Воронцова, в то время посла во Франции. Упоминалась и кандидатура Добрынина, хотя он его не жаловал, видимо, понимал, что тот во многом ему не уступает, а может быть, и превосходит.
Когда я спросил Андрея Андреевича: «Как вы смотрите на Эдуарда Шеварднадзе?» – первая его реакция была близка к шоку. Ожидал чего угодно, только не этого. Однако в считаные секунды справился с собой, стал рассуждать, взвешивая «pro и contra».
– Вижу, вы не воспринимаете Шеварднадзе, – сказал я, – что ж, давайте подумаем, кто лучше.
И вдруг слышу: «Нет-нет, это ведь, как я понимаю, ваше выношенное предложение».
Даже этот пристрастный рассказ показывает, что только партийная дисциплина помешала дипломатичному Громыко напрямую осудить кандидатуру Шеварднадзе. Он дал понять Горбачеву, что возглавлять МИД должен опытный дипломат. Горбачев, как всегда, предпочел проигнорировать совет профессионала. Начиналось время дилетантов, время самоупоенных болтунов. Они так безобидны с виду, эти златоусты. Но после них остаются безобидные руины…
Громыко получил формально высочайший пост Председателя Верховного Совета СССР. Разумеется, остался в составе Политбюро. Горбачев пишет: «Крупный политик и дипломат, умудренный опытом человек, – словом, личность незаурядная. Он стремился к контактам со мной, подчеркивая готовность лояльно сотрудничать.
Правда, Громыко рассчитывал сохранить за собой монопольное влияние на сферу внешней политики. Но уже скоро убедился, что это для меня неприемлемо. Как он реагировал? Спокойно. Умения адаптироваться к ситуации ему было не занимать, в этом состоял его талант, секрет непотопляемости». Здесь Михаил Сергеевич слукавил. Громыко не был спокоен, когда политика перестройщиков стала авантюристической. Он быстро разгадал тайну перестройки – катастройки, как назовет ее Александр Зиновьев. 27 октября 1986 года, когда только-только обозначалась антисталинская пропагандистская кампания, Громыко взял слово на заседании Политбюро:
«Нужно действовать прежде всего силой убеждения и разъяснения. Но все же нельзя проходить мимо того, что у нас не перевелись люди, которые хотят, чтобы мы вернулись к переоценке прошлого, снова поставили бы под вопрос Сталина, индустриализацию, коллективизацию. Это просто недопустимо…
Я согласен, что, видимо, жестковато поступили в свое время с Ахматовой, Цветаевой, Мандельштамом. Но нельзя же, как это делается теперь, превращать их в иконы. Ленин вообще умел работать с интеллигенцией, и нам надо у него учиться. Можно напомнить, как, например, мудро Ленин учил Горького, доказывая ему, что мы не можем быть добренькими. И мы, конечно, не можем быть добренькими. Тут сомневаться нечего…
Видимо, члены Политбюро недавно читали разосланный нам документ, в котором т. Никонов предлагает реабилитировать русских буржуазных экономистов А.В. Чаянова, Н.Д. Кондратьева, А.Н. Челинцева и Н.П. Макарова. Разве можно это делать? Это были махровые защитники кулачества, против которых выступал Ленин. Хотя они утверждали, что их идеи использовались при разработке нашего кооперативного плана. Мне самому, когда я преподавал политэкономию, приходилось разоблачать этих горе-теоретиков, выступавших главным образом под флагом защиты кулачества и свободного хуторского хозяйства. А теперь нам предлагают, видите ли, реабилитировать этих буржуазных лжеученых. Естественно, на это идти нельзя. И вообще в решении таких вопросов мы должны быть предельно осторожны и сдержанны. Надо уметь правильно оценивать прошлое».
Здесь Громыко несколько сбивчиво прошелся по болевым точкам перестройки, по точкам слома советской идеологии. Интеллигенции был навязан комплекс вины за поруганных поэтов, который быстро перешел в желание мстить бесчеловечному режиму. Всех остальных привлекали кулацкие ценности. От самых модернистских (джинсы, битлы, греческая смоковница) до самых исконных-посконных (землица, золотишко).