— Вы давно знакомы с Дитмаром?
— Дитмар — это который из Германии, что ли?
— Да, он немец. Тот, которого мы взяли.
— Все они немцы. Только один из Германии, а остальные — нашенские… Почитай, что незнаком я с ним. Ну, поставил он мне раза три по литровке. Это ж разве знакомство? Баловство одно. Сам понимаешь, поддать всегда охота. А барышей с трудов праведных всегда не хватает. Тесть-то у меня гнал. Тогда хватало. Но мы с Манькой разбежались. Развелись, значит. Характерами не сошлись, свободное дело. Вот теперь первачок-то для меня медным тазом накрылся.
— И поэтому вы стали наймитом немецкой разведки? Холуем на побегушках?
— А я газеты читаю. У нас с Германией договор. Войны, значитца, не будет. Так что. же хорошему человеку да за пузырь-то и не помочь? Своей стране я не враг, но и собственному пузу — друг ситный.
— Дурак ты ситный. За три копейки тебя купили, теперь лет на двадцать мы тебя командируем в Таджикистан. С самогонкой там перебои. Зато физическим трудом тебя обеспечим на шестнадцать часов в сутки. Если что знаешь про Дитмара — лучше выкладывай до конца.
— А что выкладывать? Все равно по этапу, в столыпинском…
На этих словах в комнату входил Пронин, пристально вглядывался в лицо Варнакову.
— Я майор Пронин. Если будете помогать следствию по-настоящему, я вам гарантирую послабление. Не двадцать лет, а лет семь. И не в Таджикистане, а под Костромой. Все ближе к родным местам. Если будешь ударно работать. — Пронин с недоверием посмотрел на Варнакова, который не был похож на ударника. — Через четыре года будешь дома. И даже при деньгах. Понимаешь, какой выбор перед тобой? — Пронин нечасто переходил на «ты» с подследственными. Но если уж переходил, то неспроста.
— Я следствию помогаю, как могу. Я советской власти не враг. Мне до фени, что советская власть, что несоветская. Это Николаев и другие паразиты шкурой готовы рисковать, чтобы только немцы у нас хозяйничали. А мне до фени. Я вот товарища Сталина сильно уважаю. А какая власть — все равно. Лишь бы товарищ Сталин был.
— В таком случае мы сговоримся. Что ты делал для Дитмара, для Николаева и для всей этой антисоветской швали?
— Ну, сначала на атанде стоял, когда эти паразиты аптеку грабили. Дитмара там не было. Николаев заправлял. Продавца тогда убили. Как там их называют — протовизора, что ли. Но я только на атанде!
— Мы это учтем. Дальше.
— А что дальше? У этих паразитов планы-то наполеоновские. Вот и деньги аптечные они собирались потратить на свержение советской власти, — Варнаков ухмыльнулся. — Я понимал, что все это бредни, акварели. И умысла против советской власти у меня не было. Понимаете, не было! А вы их вовремя взяли. Дитмар что-то готовил. Говорил, скоро Германия на Союз нападет. Николаев должен был люберецкий райком взорвать. Флаг немецкий там установить. Ну, не сразу, а если, значит, немцы наших одолевать будут. Только запишите: я в эти умыслы не верил и не верю! У нас граница на замке. Хулиганство все это. Глупость и хулиганство. А диверсиями я не занимался.
— Это мы с вами знаем, что диверсиями ты не занимался. А суд решит иначе, — вздохнул Пронин. — Для судей твои аргументы — просто отговорки, которые никто не примет во внимание. А когда Германия нападет на СССР?
— Никогда! — рявкнул Варнаков. — Не будет этого. А если нападут, наши им быстро по шеям вмажут.
— А Дитмар что говорил?
— Дитмар говорил, что все решено. До весны немцы начинают наступление. Возьмут Смоленск, Киев. Они собирались действовать в Москве. Расстрелять их мало. Я требую расстрела для гитлеровских собак! Под Люберцами стоит воинская часть. Они готовили взрыв. Да только хрен у них бы получилось с Красной Армией тягаться! Баловство одно и хулиганство. Сволочи.
— У них и взрывчатка имелась?
— А вы не взяли склад? Я вам точно скажу. Улица Третьего Интернационала, дом четырнадцать. Там сарай со двора. Развалюха. Завален всякими лопатами, тачками деревянными. Мусорный, скажу я вам, сарай. А в сарайчике — подпол. Хитро придумано — в облезлом сарае и такой капитальный подпол, как в хорошем купеческом доме. Вот там и ищите взрывчатку, оружие. Даже съестные припасы имеются — консервы ворованные.
— Ты там бывал?
— Подай-принеси. За поллитра.
…А ведь смышленый был бы парень, если бы не водка… Вот так и теряем невозместимый человеческий материал. Не все наши люди умеют держать водочный удар. Теряют волю, деградируют. За отраву на все готовы. А ведь от природы неглупый мужик этот Варнаков. Погубит Россию водка, если мы, большевики, за эту напасть не возьмемся. Пятьдесят граммов, сто, двести — это хорошо. И полезно — от обморожения, например. Но — вновь и вновь повторял Пронин — как прав был Парацельс: все — лекарство и все — отрава, а зависит это от дозы… Если бы об этом знал Варнаков, когда ему было лет восемнадцать. Может быть, сейчас работал бы у нас, был бы молодым героем, как Кирий или Лифшиц. Или стал бы справным рабочим. Ударником, стахановцем. Маяком нашим. А про склад в сарае он своевременно рассказал. Железнов этим складом займется, тут я спокоен. Хватка у него железная. Кому принадлежит сарай, кто попустительствовал — все выяснит и дров не наломает. Что же теперь докладывать Коврову? Разоблачена группа диверсантов, они работали на немцев. А стратегические выводы? Гитлер готовит войну? И не через полгода, не через год, а в ближайшие месяцы? Нет у меня оснований для такого вывода. Может быть, прав наш непросыхающий друг Варнаков, и все это — несбыточные грезы фанатиков, а Гитлер на войну не решится?… Мое дело — доложить Коврову. А все-таки рано мы их взяли. Надо было еще понаблюдать…
Железнов уже допрашивал Ананьева. Пронин вошел в кабинет и смерил бывшего чекиста презрительным взглядом.
— Встать, Ананьев!
Ананьев послушно встал.
— Что, отгулялся на воле? Немецким прихвостнем стал? Я изучил ваше дело. Вы отправляли в расход честных партийцев, наших товарищей-чекистов. Вы и тогда дружили с Дитмаром?
— Я Дитмара узнал только в прошлом году. Гражданин Пронин, это совсем другое дело. Та моя жизнь трагически оборвалась… Был я чекистом, честно служил. А потом перечеркнули судьбу мою — я и покатился. Сволочью стал. Мразью подколодной.
— Говори, говори. Я тебя внимательно слушаю. Просто рассказывай все, что рассказывается. Про Дитмара и всю вашу свору.
— Дитмар готовил серию террористических актов. Через месяц начнется война. Германцы, значит, с Запада пойдут, а мы должны изнутри действовать. Два райкома, четыре воинские части. Правда, профессионал-то во всей нашей, как вы выразились своре, был только один — я. Остальные — сброд, шваль последняя. С такими не то что райком — баню на воздух не пустишь. Вы майор, я тоже служил в этих стенах. Меня Менжинский на службу взял.
— И Ягода жаловал.
— И Ягода, и Ежов, враг народа, что верно, то верно. Колька-книжник меня уважал. Умный был мужик, хотя и оказался врагом. После его разоблачения партия меня пощадила, свободу дала. Кажется — живи и радуйся. А я не победил свою сволочную гордость. Но я лучше про Дитмара расскажу. Я мечтал выдать эту фашистскую мразь. Выдать вам с потрохами. Но гордость проклятая мешала. Но на терроризм я бы ни за что не пошел. Ни за какие коврижки. Гордость бы не позволила. Выдал бы его родным органам. Да я бы правую руку отдал, только бы мне вернули синюю фуражку.