- Ну так как? - напомнил майор, прервав раздумье Белолюбского.
- Спрашивайте, - ответил тот.
- Только без вранья, - предупредил майор.
- Я говорю правду.
- Пока вы ничего не говорите, - поправил его майор.
- Ну, говорил.
- Это мы увидим. Дальше увидим, - сказал он и спросил: - Сколько времени пробыл на руднике Шараборин?
- Пожалуй, суток двое.
- Точнее.
- Не знаю.
- Вы давно знаете Шараборина?
- Давно.
- Примерно?
- Лет... лет... - Белолюбский прищурил глаза. - Да, лет двадцать.
- Где он останавливался в этот раз на руднике? У кого ночевал?
- Точно не знаю. Я бы сказал. Честно говорю, - точно не знаю.
- А не точно?
Белолюбский пожал плечами, усмехнулся. Ох, и дотошный человек этот майор.
- Меня это, скажу правду, даже не интересовало, - ответил он.
- Почему?
- Ну, видите... Я вам уже говорил. Повторю еще раз. Я давно решил покончить со своим прошлым и на руднике работал честно. Я собственным потом хотел смыть со своего тела родимые пятна. Об этом вам все скажут. Спросите любого на руднике. А когда появился Шараборин, я понял, что от прошлого не так легко отделаться. Признаюсь честно: у меня даже возникла мысль прихлопнуть Шараборина, но рука не поднялась. Одно дело защищаться, и совсем другое нападать.
- Где же вы с ним встречались, беседовали? - последовал вопрос.
- А так, где придется, в разных местах.
"Запутает он меня. Ей-богу, запутает!" - подумал Белолюбский и решил отвечать по-прежнему спокойно, хорошо понимая, что ответами на такие невинные вопросы медлить нельзя. Надо отвечать, не задумываясь.
- Конкретнее?
- Конкретнее? Пожалуйста. Один раз возле моего дома, это в ту ночь, когда он только явился на рудник. Второй раз у пруда, как мы заранее условились, в третий - около конторы, а в последний - возле продовольственного магазина.
- На воздухе?
- Да.
- На морозе?
- Конечно. А что тут такого?
- Ничего, ничего. Я просто уточняю. Ключи от сейфа вы ему тоже передавали на воздухе?
- Да, у пруда. А возвратил он их мне у продовольственкого магазина.
Шелестов кивнул несколько раз головой и закурил новую папиросу.
- Фотоаппарат Шараборин держал при себе или передавал вам? - спросил он после небольшой паузы.
- О! Шараборин хитрый человек.
- То есть?
- Он знает, что надо держать при себе.
- Значит, надо понимать, что фотоаппарат в ваших руках не был?
- Ни разу.
- Ясно.
- А зачем Шараборин взял деньги у убитого Кочнева?
Белолюбский усмехнулся, и лицо его приобрело сейчас то выражение, которое впервые там, на руднике, в кабинете Винокурова, даже понравилось Шелестову.
- Хитрость придумал. Рассчитывал на то, что следствие придаст убийству Кочнева уголовный характер и пойдет по неправильному пути. Убит, мол, с целью ограбления.
- Интересно, интересно... Коварный человек ваш Шараборин, - задумчиво произнес Шелестов. - Ну, а теперь расскажите мне по порядку, как вы дошли до жизни такой? Все, все расскажите. Кто вы, в конце концов по профессии, чем занимались, откуда родом. Учтите, что рано или поздно это придется рассказывать. А время у нас есть.
- Вывертывать себя наизнанку? - спросил Белолюбский.
- Если вам это сравнение нравится, - пожалуйста.
- Тогда разрешите мне еще раз закурить. Я покурю, подумаю. Конечно, жизнь это такая штука, что запомнить ее всю невозможно. Из-за давности времени многое выпало из памяти, но кое-что и осталось.
- А вы постарайтесь вспомнить, - посоветовал Шелестов.
- Постараюсь, - согласился Белолюбский и прикинул: "Мягко стелет, да как бы спать было не жестко. А какой выход? Опять путать? Путать все, с начала до конца? А вдруг ему обо мне известно больше, чем я думаю? Как тогда? Можно ли тогда рассчитывать на какое-то снисхождение и надеяться на то, что он снимет наручники? Едва ли. Ну, и наконец, это же просто беседа. Протокол-то он не пишет. А если мне не удастся вырваться, я заговорю по-другому".
Он жадно выкурил папиросу и начал рассказывать о себе. Но рассказывал неохотно, лениво. Он не говорил, а как бы жевал жвачку, липкую, тягучую. Складывалось впечатление, будто слова застревали у него в горле и он не находил в себе сил вытолкнуть их оттуда.
Когда Белолюбский делал длительные паузы или уходил явно в сторону, Шелестов поправлял его, умело ставил наводящие вопросы, обращал внимание на разрывы и пробелы в биографии, на неувязки во времени и датах, сравнивал противоречивые, взаимно исключающие друг друга утверждения и спрашивал, какое из них надо считать правильным.
Белолюбский насторожился. Он убеждался в том, что один рассказанный эпизод тянет за собой другой, а тот - третий, и так постепенно клубок разматывается против его желания. К каждому эпизоду невольно прилипают фамилии, детали, подробности, и все надо увязывать, обосновывать или же обрывать и молчать.
Припертый к стене поставленным вопросом, он изворачивался, ерзал от возбуждения на месте, нервничал, терял нить рассказа и путался.
"Да... он сумел меня разговорить, заставил выложить все. В тени остаются связи с иностранной разведкой, но об этом пока ни слова. И так все выболтал. А что поделаешь? Тут - или-или. Или вовсе ничего не говорить и молчать, или говорить. А начал говорить, - видишь, что получается, подумал Белолюбский, когда Шелестов перестал задавать вопросы. - Неужели он и теперь не снимет наручники? По-моему, снимет. Он, видно, не ожидал, что я так разоткровенничаюсь".
А Шелестов думал:
"Ну и тип. Негде пробы ставить. И, наверное, думает, что я весь рассказ его принял за чистую монету. Да... За ним надо наблюдать еще зорче и обязательно нести дежурство. Для кого же он переснимал план? Для кого? А в общем, об этом после. Сейчас не время". И вслух сказал:
- Что же, давайте подведем итог. Я вас понял так: вам пятьдесят четыре года. Родились в Чите. Фамилия отца и матери - Ведерниковы. Отец был извозчик, мать - портниха. Восемнадцати лет, в первую империалистическую войну вы пошли добровольцем на фронт, а потом также добровольно перешли в белую армию, с остатками которой бежали в Маньчжурию. Там вы обосновались на некоторое время, а в двадцать втором году впервые попали на территорию Якутии в составе отряда, возглавляемого белогвардейским генералом Пепеляевым. Так?
- Правильно, - согласился Белолюбский и подумал: "Память у него хорошая".