— Вы должны как-то увидеть этого психиатра голым. Надеюсь, в голом виде он будет вами стопроцентно узнан или отвергнут?
— Интересная мысль. А что тогда вы называете работой?
— О, это очень сложно, очень… Я уже пытался по возвращении в Москву выяснить что-нибудь о Ланском. Глухо. Закрытая тема, секретные материалы. Собрал кое-какие слухи, сплетни, предположения. Фло, посмотрите на меня. Вы сегодня прошли мимо и не узнали, а ведь мы виделись в моем прежнем состоянии всего-то несколько месяцев назад! Может быть, вы все-таки ошибаетесь? И это тот самый Лан-ский, он только поправился?..
— Почему вы сказали — поправился?
— Мне так показалось.
— Этот человек схожей комплекции и действительно более полный, чем Кира.
— Если я наберу через пару месяцев хотя бы килограммов десять и обрасту волосами, спорим: вы меня не узнаете, хотя я тоже записан в вашем заветном блокноте! — не удержался от ехидства Урса. — Вы его представляете таким, каким запомнило сердце, а глаза ваши сейчас противятся виду постаревшего и располневшего любовника.
— Я видела его руки и глаза, это не мой Кира! Закройте глаза. Так, теперь представьте мою руку. Давайте-давайте! Руки всегда привлекают внимание, человек больше смотрит на них, чем в лицо собеседнику. Ну? Представили?
— Извините, Фло, — улыбнулся Урса с закрытыми глазами. — Я почему-то больше помню вашу ногу. Ту, которая случайно попала мне в рот тогда, в кабинете, помните?..
— Опять вы ерничаете!
— Да нет, это, скорее, профессиональное. Я смотрю в лицо собеседнику. Всегда — в лицо, отслеживая глаза; а на руки — только тогда, когда хочу узнать, насколько он скрывает свою нервозность. Руки выдают беспокойство. Помните, вы предложили мне дружбу?
— Помню. Опрометчивое было предложение.
— Ладно, я не обижаюсь за то, что вы усыпили меня в поезде. Не обижайтесь и вы на затворничество в купе.
— К чему это вы клоните?
— Уже поздно. Ланский скоро закончит, и я хотел бы ненавязчиво проводить его.
— И что?..
— Ничего. Счастливой вам охоты! — Урса вышел из машины и аккуратно закрыл дверцу.
— Как вы себе это представляете? — крикнула я ему вслед.
— С вашим-то опытом даже неудобно давать какие-то советы!
Через два месяца я знала поименно всех платных пациентов кандидата медицинских наук психиатра Ланского. Три недели из этих двух месяцев пришлось вообще ходить за ним по пятам. Грим, маскировка, ощущение даром потраченного времени, уныние и тренинг — “я сделаю это, я сделаю это!” — по двадцать раз перед сном и десять-двенадцать на завтрак. Шесть раз я была на его лекциях в институте; дважды в опере: он — в партере, у меня — бельэтаж; четыре раза я плавала вместе с ним в “Олимпийском” на соседних дорожках — и восемь раз — по одному в неделю — мы благополучно отоварились продуктами и предметами первой необходимости в супермаркете у его работы. Итак. Он — одинок, скорее всего — вегетарианец; спиртное потребляет умеренно, педантичен, любит побаловать себя раз в два месяца дорогущей парой ботинок, его дезодорантом я опрыскала кладовку и заходила туда по три-четыре раза в день, пока этот запах не застрял в ноздрях и на подсознании.
Этот запах я слышу впервые. В отчаянии смотрю на себя в зеркало. Синяки под глазами, морщинки в уголках рта, взгляд заблудившейся собаки.
— Что с тобой случилось? Новый роман? — решила посочувствовать Лумумба.
— Нет. Опера. Не люблю оперу…
— Знаешь лучшее средство от оперы?
— “Лебединое озеро”, да?!
— Не заводись. “Жизель” тоже ничего себе, помогает.. Что ты будешь делать, если наконец столкнешься с ним носом к носу, а он кинется к тебе с распростертыми объятиями: “Любимая, это ты?”
— Поеду в Новгород и раскопаю его могилу.
На следующий день вечером я в сердцах позвонила ей по мобильнику, в полнейшем отчаянии осматривая Большой и его афиши.
— Спасибо тебе! Ланский припарковался у театра оперы и балета! Угадай с одного раза, что сегодня дают?!
— “Жизель”, что же еще, — вздохнула где-то далеко Лумумба. — Может, хватит уже изображать синдром навязанного присутствия? А то он скоро привыкнет к тебе, здороваться начнет…
— Сплюнь! Я извела кучу денег на костюмы! А мои усы на сегодняшний вечер? Ты видела мои усы — ниточкой, соединяющиеся в уголках рта с бородкой в форме туза пик?
— Сочувствую…При росте метр шестьдесят пять, да еще с такими усами смотри не попади случайно в мужской клуб!
Ох, Лумумба!..
Ланский не пошел в театр. Он обошел его дважды, странно петляя, потом мы вышли на Петровку — здесь Ланский звонил по телефону-автомату, закидывая монетки и раздраженно жестикулируя, потом свернул на Кузнецкий, потом — на Неглинную, по Неглинной дошел до Звонарского переулка и нырнул в какую-то дверь, слабо подсвеченную фонарем под старину, болтающимся на цепочке. Я стояла в арке за три дома до этой двери и ждала, когда он выйдет. Через тридцать минут, рискуя столкнуться с ним носом к носу, я прогулялась к фонарю на цепочке и обомлела: ночной клуб “Голубой фламинго”! Ну, Лумумба, ты просто ходячее проклятие!
“В таких местах не курят”, — это было первое, что я подумала, оглядев небольшой зал с мягкими диванчиками у столиков, подиум с роялем, стойку бара и огромный ностальгический фикус в кадке. Сталкиваясь несколько раз с искусственными цветочными изделиями высокого качества — совершенными обманками, — я пощупала листок фикуса и была застигнута за этим преступлением огромного роста детиной в трескающемся по швам смокинге.
— Оставьте Леопольда в покое, — прогундосил он насморочным басом и подозрительно осмотрел меня с ног до головы. — Впервые у нас?
Отпираться бессмысленно, поскольку по лицу качка сразу понятно, как они определяют новичков — те сразу же ощупывают фикус. Стараясь лишний раз не раскрывать рта, покаянно развожу руками.
— Зарегистрируйтесь у бара и имейте в виду: все столики заказаны на сегодня. Будет петь Улькис, сами понимаете.
Вытягиваю губы в трубочку и таращу глаза, явно преувеличивая степень своего понимания.
У бара первым делом закрываю лицо картой вин и поверх нее осматриваю зал. Ланский сидит за столиком с измученного вида мужичком с напомаженными волосами. Минуточку, я его знаю!.. Вздыхаю с облегчением: это пациент Ланского. Хоть что-то приятное за сегодняшний вечер: появилась надежда, что Ланский не голубой. Приободрившись, убираю карту и заказываю коктейль. Вероятно, по моему взъерошенному виду заметно, насколько я робею, потому что бармен подзывает меня умопомрачительно медленным движением указательного пальца и шепотом интересуется: