Я внимательно всмотрелась в его лицо. Холодные спокойные глаза серого цвета. А у моего Киры были желтоватые, с камушками у озерца зрачка. Хочешь поиграть, да?
— Извини, — говорю как можно равнодушней, — я выбросила одежду твоей мамочки в мусоропровод, она мне показалась неудобной. Неудобно хранить нижнее белье мертвой матери. Особенно пояс.
— Что ты сказала? Ага, не понравилось!
— Вот, принесла платок. Моя мама спасла его. У нее есть своя идея по поводу материнских платков.
Ланский молча ушел, предоставив мне самой раздеться и прогуляться по квартире.
Я обошла все комнаты, даже комнату его матери — Урсы нет! Не может же он быть в спальне, где заперся Ланский?
В духовке на противне лежит большая рыбина, запеченная с овощами и луком.
Пришел Ланский, поставил на стол две тарелки и два бокала.
— Не напрягайся, — сказала я ему. — Ни есть, ни пить в твоем доме я не буду. Спасибо за заботу.
— Пожалуйста, но это не тебе. Я жду гостя.
Наливаю в чашку воды из-под крана, пью, наблюдая, как Кира раскладывает салфетки и вилки с ножами.
— Говори быстро, чего тебе надо, и уходи, — предлагает свой вариант приятного вечера Ланский.
— Я хотела бы знать, как себя чувствует Байрон. Он здоров?
— Боюсь, что нет, — отвечает Кира, не глядя на меня. — Бедолага в больнице стащил и проглотил дюжину острорежущих предметов — что-то из медицинских инструментов. Сделали пару операций, он сейчас в реанимации.
— Он не сказал, куда дел документы?
— Какие документы? — не поворачивается Ланский.
— Об экспериментах с купратами бария. Сверхпроводимость. Формулы, расчеты, результаты.
— Он потерял документы? Какая досада…
— А Иероним Глистин?
— Жив пока, — коротко ответил Ланский. — Мать пристроила его в дорогую клинику — говорят, она выиграла в лотерею большую сумму денег. Везет некоторым, да? — Наконец Ланский вскинул на меня глаза и окатил холодным презрением.
— Давайте поговорим открыто.
— Давай, — согласился Ланский без энтузиазма. — Только что с тобой говорить? Будешь опять нести шизофреническую чушь на тему любви и смерти.
— Как это — любви и смерти?
— Что ты меня любила, а я себя убил.
— Да ты не себя убил, ты Киру Ланского убил! — закричала я, не выдержав этой пытки.
— Ну? Что я говорил, — развел он руками. — Ты так и не привыкла за эти годы к мысли, что все кончено?
Почему он так разговаривает? Может быть, Урса где-то поблизости и подслушивает нас?
— Я больше тебя не люблю. Мы расстались по обоюдному согласию, чего тебе нужно? Почему ты меня преследуешь? — продолжает Ланский.
— Потому что ты убиваешь людей.
— Прекрасно! Ко мне сейчас придет гость; я хочу, чтобы ты ушла. Немедленно.
Слышу шаги в комнате. Ланский тоже напрягся. К нам входит Урса Кохан с помятой неудобным сном правой щекой.
— Вы!.. Вы тут спите? — вскочила я.
В глазах Ланского — удивление и досада.
— Да, устал что-то и прилег. Заснул, как сурок. Кирюша, налей мне чаю покрепче.
— Кирюша?! — не верю я своим ушам.
— А что ты так удивляешься? — зевает Урса. — Мы с Кирой давно знакомы. С какого года? С девяносто четвертого?
— С девяносто третьего! — поправляю я. — Вы говорили, что он вам показывал карту Халея, а потом вы больше не виделись.
— Мы перезванивались. Постой? Неужели с девяносто третьего? — умиляется Урса, а я едва сдерживаюсь, чтобы не стукнуть его.
— Халей… Халей, — морщит лоб Ланский, вспоминая.
— Ты забыл? Я тебе сказал о бриллиантах, а ты сказал, что такие старики не жадные.
— Ах, да… Нет, не помню. — Ланский достает еще одну тарелку и прибор. — Извини, говорит он Урсе. — Гостя жду.
— А мы что, не гости? — толкает меня локтем Урса.
— Да, но это… женщина. Я жду женщину.
— Брось! Мне Фло сказала, что видела тебя в клубе для геев. С этим, как его?..
— С Байроном, — подсказываю я, еще не понимая, какую игру затеял Урса.
— Я навел справки: ты часто ходишь в этот клуб.
— Работа такая, сам знаешь, кто мои пациенты — трансвеститы, гомосексуалисты, — спокойно объяснил Ланский.
— А Байрон был нормальный. У него семья была, я знаю, — вставляю я, не обращая внимания на тяжелый взгляд Киры.
— Урса, зачем она здесь? — спрашивает Кира.
— Она психиатр — можно сказать, твоя коллега. Она мне нравится. Что-то в ней есть этакое неуправляемое, не подчиняющееся общему ритму.
— Она выбросила одежду моей матери.
— Ну, не всю… — философски заметил Урса.
— А он выбросил мои новые итальянские туфли!
— Это те самые туфли, которые… Которую — правую — я грыз?..
— Нет, это другие, но тоже очень мне дороги!
В дверь позвонили.
Мы застыли. Никто не двигался. Ланский думал что-то, заблудившись глазами на отражении света в стекле бокала.
— Открыть? — не выдержала я.
— Открой, — пожал плечами Ланский, как бы говоря, что праздник все равно испорчен. Я подошла к двери, открыла замки. В прихожую вошла… Лумумба!
— Что ты здесь делаешь? — зашипела я и даже попробовала ее вытолкать за дверь.
— Я пришла, а мне не рады? — закричала Лумумба, отталкивая мои руки.
— Прошу вас, Мария, проходите, знакомьтесь, — появился Ланский. — Это мои коллега Урса Венедиктович.
Лумумба, вероятно, вспомнив мой психологический ассоциативный ряд, многозначительно посмотрела появившемуся Урсе на низ живота. Что она собиралась там разглядеть? Гроздь бриллиантов? Урса, беспокоясь, что у него не все в порядке с застежкой, наклонился и тоже осмотрел себя.
— Мария, — сказала она, уставясь глазами в глаза Кохана. Тот застыл.
— А это… Это Фло, моя старая знакомая.
— А мы знакомы, — кивнула мне Лумумба, отпустив глаза Кохана, и тот вздрогнул и начал глубоко дышать.
— Вот как? Ну что ж, прошу за стол. — Ланскии дождался, пока мы пройдем мимо него на кухню, но Урса не дал ему отойти, увлек за собой, и вот они втроем сидят за столом, а я стою у окна.
— Мария обещала сюрприз, — заметил Ланскии, обведя нас всех по очереди глазами, как будто упрекая в нетактичном поведении — к нему пришла женщина с сюрпризом, а мы тут топчемся.