— Разве Рауль не оставил какие-то деньги фонду помощи бездомным детям?
— Думаю, он не только деньги оставил. Там было что-то посерьезней.
— Деньгами заглаживал вину… за Артуро? Его сына, которого украли и не нашли…
— Не начинай снова, — попросила она. — Я и так забыть об этом не могу.
— Ладно. Тогда продолжим. У Лусии ведь в Мадриде сестра? Она сможет присмотреть за Марио?
— Да, у нее двое детей, один — ровесник Марио. Я буду по нему скучать, — пожаловалась она. — Это ужасно — потерять отца, но потерять еще и мать — невыносимо, особенно в таком возрасте.
— Ты приспосабливаешься, — сказал Фалькон, чувствуя боль собственных переживаний. — Принимаешь любовь, от кого бы она ни исходила. Инстинкт выживания недооценивают.
Они смотрели друг на друга, каждый думал: каково это — жить без родителей? Затем Консуэло вышла в ванную. Раздался шум воды. Фалькон, чувствуя себя опустошенным, откинулся на спинку кресла. Он должен был найти силы, чтобы работать дальше. Как отыскать способ держаться на расстоянии от переживаний и чувств людей, в жизнь которых он вторгался?
— Так что, по-твоему, произошло ночью в доме Вега? — спросила Консуэло. Она вернулась в комнату, приведя лицо в порядок.
— Похоже, сеньор Вега задушил жену, а после покончил с собой, выпив бутылку жидкости для прочистки труб, — сказал Фалькон. — Позже будет установлена официальная причина смерти. Если все произошло именно так, мы должны найти частицы подушки под ногтями сеньора Веги… те детали, которые всегда дают нам…
— А если не найдете?
— Тогда придется копнуть глубже, — вздохнул Фалькон. — Мы и так… озадачены.
— А новая машина? А то, что он собирался ехать отдыхать?
— Самоубийцы редко афишируют свои намерения. Ведут себя как обычно. Подумай, сколько раз ты слышала, как родственники самоубийцы говорят: «Но он казался таким спокойным и нормальным». Это потому, что человек принимает решение и наконец-то обретает покой. Нет, нас озадачил способ и странная записка.
— Он написал предсмертную записку?
— Не совсем. У него в кулаке был клочок бумаги, на котором по-английски написано: «…растворены в воздухе, которым вы дышите с одиннадцатого сентября и до скончания…» Тебе это о чем-нибудь говорит?
— Слова ничего не объясняют, верно? — произнесла она. — Почему одиннадцатое сентября?
— Один из криминалистов сказал, что Вега, возможно, финансировал Аль-Каиду, — ответил Фалькон. — Шутка, конечно.
— Хороша шутка… Да разве нас сейчас нельзя заставить поверить во что угодно?
— Тебе хоть когда-нибудь казалось, что сеньор Вега не в себе?
— Рафаэль выглядел абсолютно нормальным, — сказала Консуэло. — Это Лусия была не в себе. Вечные депрессии, приступы маниакально-навязчивых состояний. Ты видел ее гардероб?
— Много туфель.
— Многие одного цвета и фасона, как и платья. Когда ей что-то нравилось, она покупала сразу по три штуки. Сидела на лекарствах.
— Значит, в критический момент Вега, судя по твоему описанию его характера, не стал бы обращаться к кому-то вне семьи, а поговорить с женой не было возможности.
— Работа в ресторане научила меня не судить о чужой жизни по внешним проявлениям. В семьях, даже в самых безумных, есть свои способы общения, некоторые малопривлекательны, но действенны.
— А какой была атмосфера в их доме? Ты же бывала у них, что-то замечала?
— Да, но третья сторона всегда меняет отношения. Люди начинают вести себя как подобает.
— Это наблюдение конкретное или обобщенное?
— Я говорю о конкретной ситуации, но и в общем оно тоже годится, — сказала она. — Ты, я вижу, второй раз пытаешься намекнуть, что у меня могла быть связь с сеньором Вегой.
— Разве? — удивился Фалькон. — Нет, это не намек. Но согласись: если атмосфера в семье гнетущая, муж вполне мог завести любовницу. А это могло бы изменить отношения и ситуацию в семье.
— Не для Рафаэля, — сказала она, качая головой. — Он другой.
— А кто «такой»?
Консуэло вытряхнула из пачки еще одну сигарету и прикурила.
— Твой инспектор Рамирес, например, — сказала она. — Кстати, где он?
— Повез дочку на какое-то медицинское обследование.
— Надеюсь, ничего серьезного?
— Они не знают. Но ты права насчет Рамиреса, он всегда был ходоком… укладывал волосы ради судейских секретарш.
— Возможно, работа научила его распознавать женскую уязвимость, — сказала она. — Вот еще одно определение подобного типа мужчин.
— А сеньор Вега был мясник.
— Вот именно. Ты сам все сказал. Такое хобби не вяжется с любовью: «Хочешь посмотреть мои последние разрезы?»
— Что ты об этом думала?
— Я этим пользовалась. У него всегда было отличное мясо, вкуснее, чем у других мясников. Почти все стейки в моем ресторане нарезаны Рафаэлем.
— А с точки зрения психологии?..
— Это наследственность. Думаю, ничего больше. Будь его отец плотником…
— Ну, мебель сколачивать в свободное время — это понятно. Но разделка туш?..
— Лусию от этого в дрожь бросало, впрочем… она была чрезмерно чувствительна.
— Она была брезглива, помимо всего прочего?
— Брезглива, нервозна, подавлена, страдала бессонницей. Принимала по две таблетки снотворного за ночь. Одну — чтобы уснуть, и вторую — когда просыпалась в три-четыре утра.
— Пуленепробиваемые окна, — сказал Фалькон.
— Она могла спать только в полной тишине. Дом практически герметичен. Стоит зайти внутрь, и ты теряешь представление о внешнем мире. Неудивительно, что она была слегка не в себе. Иногда Лусия открывала дверь, и я невольно ожидала, что меня снесет воздушной волной, как если бы внутри давление было намного выше.
— Веге с ней было не слишком весело, — заметил Фалькон.
— Ты опять о своем, Хавьер. В третий раз. Лусия была человек сложный. С помощью материального и банального она не давала своей жизни развалиться. Даже Марио временами ее утомлял, вот почему она так радовалась, когда он приходил сюда. Но это не значит, что ребенок не был смыслом ее жизни.
— А как сеньор Вега вписывался в семью?
— Не думаю, что они ждали ребенка. Я их тогда нечасто видела, но припоминаю, что это было потрясением, — сказала она. — В любом случае, с появлением ребенка брак меняется. Может статься, Хавьер, однажды ты сам это узнаешь.
— Ты притворяешься, будто не понимаешь, что я делаю, но знаешь: по-другому нельзя. Я должен искать слабые и уязвимые стороны в этой ситуации, — объяснил Фалькон и даже сам себе показался чересчур сентиментальным. — Возможно, мои вопросы ужасны, но в двойном убийстве, замаскированном под самоубийство, хорошего мало.