На первый взгляд казалось, что ее волнует тема одиночества — старики на парковых скамейках, юноша, стоящий на перилах и смотрящий вниз на реку, женщина в махровом халате на крыше в Манхэттене. Постепенно камера приближалась, и проступали другие детали: умиротворенность в лицах стариков, надежда на будущее в глазах юноши, мечтательное выражение женского лица.

— Те ранние снимки поверхностны, — сказала Мэдди. — Идея только зародилась. Мне было всего лишь двадцать два. Я ничего не знала. Взгляните на эти…

Она протянула ему шесть черно-белых фотографий. На первых трех — Рафаэль Вега в белой рубашке и темных брюках, руки в карманах, стоит на тщательно подстриженном газоне. Камера заглядывала ему через плечо и смотрела на профиль. Челюсти Рафаэля стиснуты. Фалькон ждал, что снимок что-то ему подскажет. И не ошибся.

— Он босиком! — вырвалось у него.

— Четырнадцатое января этого года.

— Что он делал?

— Дело не в этом… Не забывайте, я не шпионка и не любительница подсматривать. Посмотрите на эти. Они сделаны у реки. Я часто туда хожу. Могу часами сидеть с мощным объективом на штативе, а люди останавливаются на улице Бетис и на мостиках. Удается поймать много задумчивых взглядов. Люди не просто так приходят к реке… правда?

На трех снимках, которые она ему протянула, были крупные планы. На первом Рафаэль Вега морщился, на втором скрежетал зубами, глаза прищурены, на третьем застыл с приоткрытым ртом.

— Ему больно, — догадался Фалькон.

— Он плакал, — сказала Мэдди. — В уголках глаз — слезинки.

Фалькон вернул фотографии. Они показались ему какими-то назойливыми, и это было Хавьеру не по душе. Он поставил книгу на полку.

— А вы не думаете, что о фотографиях стоило упомянуть раньше?

— Это моя работа, — сказала она. — Мой способ самовыражения. Я бы их вам не показала, если бы Марти меня не вынудил.

— Даже если они имеют отношение к ночным событиям в доме Веги?

— Я ответила на ваши вопросы — как они ладили, был ли у него роман. Я не упомянула про эти снимки, потому что они сделаны не для следствия, люди не должны о них знать.

— А зачем они сделаны?

— Это снимки людей, страдающих в полнейшем уединении, но под открытым небом. Они предпочли не прятаться в домах, а… как бы это сказать… выхаживать из себя свое горе в толпе, среди незнакомцев.

Фалькон вспомнил, сколько часов за последние пятнадцать месяцев провел, бродя по улицам Севильи. Его мысли и тревоги не умещались в ограниченном пространстве, даже в просторном доме на улице Байлен. Он выхаживал их по улицам, высматривал в черных водах Гвадалквивира, вытряхивал в пустые сахарные пакетики, в окурки на полу каждого безымянного бара. Она права. Он не сидел дома, накапливая в душе страхи. Безмолвная компания незнакомых людей дарила утешение.

Мэдди стояла близко. Он чувствовал ее запах, тело под тонкой шелковой тканью, тяжесть давления, прочность преграды. Она замерла рядом, выжидала, осознавая свою силу.

— Нам пора спуститься вниз, — подсказал Фалькон.

— Я хотела показать вам кое-что еще, — не согласилась она и повела его по коридору в другую спальню. Голый плиточный пол, на стенах много фотографий.

Его внимание привлек цветной снимок голубого бассейна в белом плиточном ожерелье, блистающего на зеленой лужайке. Пурпурные бугенвиллии пылают в одном углу, уютный белый шезлонг раскинулся в другом. В шезлонге сидит женщина в черном купальнике и красной шляпе.

— Это Консуэло Хименес, — сказал он.

— Не знала, что вы знакомы.

Фалькон подошел к окну. Через дорогу был виден сад Консуэло.

— За этим ракурсом мне пришлось лезть на крышу, — пояснила она.

Слева, сквозь деревья, он видел ворота и подъездную дорожку Веги.

— Не знаете, в котором часу сеньор Вега вчера вечером вернулся домой?

— Нет, но обычно он редко приезжал раньше полуночи.

— Вы хотели мне что-то показать? — напомнил он, отворачиваясь от окна.

На задней стене за дверью висел снимок в черной рамке размером семьдесят пять на пятьдесят сантиметров. Мужчина, смотрящий вниз с моста. Он смотрел так, как если бы под мост утекала вся его жизнь. Выражение лица мужчины не сразу можно было понять — слишком много чувств читалось на этом лице. Фалькон был потрясен, когда понял, что смотрит на себя — Хавьера Фалькона, которого прежде никогда не видел.

5

Среда, 24 июля 2002 года

Полицейские закончили работу в кухне супругов Вега. Кальдерон уже подписал протокол осмотра трупа; тело в мешке лежало на каталке. Его должны были погрузить в машину «скорой помощи» и доставить в Институт судебной медицины на проспекте Санчеса Писхуана.

Члены следственной группы поднялись наверх, в спальню, и встали вокруг кровати, заложив руки за спину. Они смотрели на сеньору Вегу молча, как будто молились. Подушку убрали с ее лица, упаковали в полиэтиленовый мешок и поставили к стене. Рот Лусии был открыт. Верхняя губа и зубы застыли в горьком оскале, словно она ушла из жизни с чувством обиды. Нижняя челюсть смещена в сторону.

— Ее ударили один раз справа, — объяснил Кальдерон. — Челюсть вывихнута… Возможно, от удара она потеряла сознание. Судебный медик считает, что били скорее ладонью, чем кулаком.

— Время смерти?

— То же, что и у мужа: три — три тридцать утра. Точнее он сказать не может.

— Сеньора Хименес рассказала, что Лусия пила снотворное, две таблетки за ночь: перед сном и проснувшись на рассвете. Должно быть, она как раз проснулась, и пришлось ее оглушить, прежде чем душить. Пока не просматривается что-нибудь общее в этой смерти и смерти сеньора Веги?

— Отвечу не раньше, чем отвезу их в институт, — буркнул судебный медик.

— Мы надеемся найти хоть каплю пота или слюны на верхней стороне подушки, — сказал Фелипе.

— Это подкрепило бы вашу версию о неизвестном убийце, инспектор, — сказал Кальдерон. — Трудно представить, чтобы муж выбил жене челюсть.

— Чужая семья — потемки. Что, если она проснулась, встала с кровати — и тут как раз вошел сеньор Вега, уже решившийся на убийство и самоубийство? Она могла что-то почувствовать, устроить истерику, и ему ничего не оставалось, как… Разве не могло так случиться? — спросил Фалькон. — Я стараюсь смотреть на вещи объективно. А… Призраки здесь есть?

— Призраки?! — не поверил своим ушам Кальдерон.

— Нечто, из-за чего место преступления выглядит «неправильным», не так, как должно выглядеть, — пояснил Фалькон. — У нас у всех возникло такое ощущение, когда мы осматривали тело сеньора Веги на кухне. А здесь как?

Хорхе пожал плечами. Заговорил Фелипе: