— Место преступления ничего нам не дает, — перебил Кальдерон. — Непонятно, самоубийство это или убийство. У вас нет подозреваемых. В отчетах нет ни малейшего намека на мотив. Свидетелей нет. Садовника Сергея до сих пор не нашли.
— Над этим мы работаем. У нас есть его фотография, нам известно, что совсем недавно его видели разговаривающим с женщиной в баре возле дома Веги. Кроме того, мы обходим дома в Санта-Кларе и Сан-Пабло, — сказал Фалькон. — Как раз в поисках мотива мы уделяем особое внимание линии русских и…
— Давай не слишком радоваться по поводу русских, пока мы не знаем, кто они, и не имеем фактов, подтверждающих степень их причастности к делам Веги и к его смерти. Я знаю, что в Марбелье и по всему побережью Коста-дель-Соль вовсю отмываются «русские» деньги. А здесь, в Севилье, у нас пока есть только Пабло Ортега, видевший нескольких русских, приезжавших с дружеским визитом семь месяцев назад.
— В среду вечером за мной ехал синий «сеат» с номерами, украденными в Марбелье, а на стройплощадках Веги трудятся русские и украинские нелегалы, — сказал Фалькон. — Есть достаточно вопросов по месту преступления, состоянию тела, отношению покойного к сыну и потенциально опасному воздействию извне, чтобы оправдать дальнейшее расследование.
— Хорошо, согласен по поводу русских. Попробуем что-нибудь из этого сложить, — сказал Кальдерон. — Но если это все-таки самоубийство… Кстати, что ты имел в виду, говоря об отношении Веги к сыну?
— Видишь ли, даже сеньор Кабелло, не питавший к зятю нежных чувств, признал, что Вега очень любил мальчика, — объяснил Фалькон.
— Вега выпил кислоты, вместо того чтобы застрелиться. Это может означать, что он наказывал себя за неизвестные грехи и защищал сына от зрелища насильственной смерти. Возможно, он убил себя именно потому, что не вынес бы, узнай сын о нем какую-то страшную правду. Будь у тебя сын, Хавьер, что бы ты стал скрывать от него ценой собственной жизни?
— Если б мой сын узнал, что я военный преступник, вряд ли я смог бы смотреть ему в глаза, — решительно заявил Фалькон. — Военный преступник — это чаще всего человек, ставший убийцей по убеждениям. Но история не стоит на месте, рано или поздно военный преступник может осознать, что, играя на политических идеях, чувстве патриотизма и чувстве страха, его из обычного человека превратили в беспощадное чудовище, уверенное в своей правоте. Тогда возможны и раскаяние, и стыд… Не могу представить ничего хуже.
Кальдерон закурил и с заминкой произнес:
— Нам, служителям закона, непозволительно предаваться фантазиям.
— Вернемся к делу, — сказал Фалькон. — В одном из холодильников Веги мы нашли паспорт. Аргентинский, на имя Эмилио Круса. Мы проверяем и его, и документы Рафаэля Веги. — Фалькон вздохнул и продолжил: — Васкес сказал, что родители Веги «лишились жизни», подразумевая, что их смерть не была естественной. Кем они были? Что с ними случилось? Это может быть интересным.
— Да, для уточнения биографии, — сказал Кальдерон.
— И еще кое-что, чего нет в отчете. В кабинете Веги я нашел папку под названием «Правосудие». В ней газетные статьи и материалы из Интернета по международным правовым организациям, в частности, Международному уголовному суду…
— Вот и твои военные преступники, Хавьер!
— …а также статьи о деятельности Бальтасара Гарсона и уголовном законодательстве Бельгии, — закончил Фалькон. — Очень специфический материал для человека, работающего в строительном бизнесе, даже если он интересовался текущими событиями. Сложи это со странной запиской, зажатой в его руке, и аргентинским паспортом — и, возможно, перед тобой возникнет некая таинственная фигура: человек, обладавший важной информацией, которая могла кое-кому повредить.
— И Крагмэны, и Ортега упоминали его антиамериканские настроения, — припомнил Кальдерон.
— Не думаю, что все настолько серьезно. Тот же Ортега говорил и о том, что Вега американцев любил.
— Как мне помнится, правительство Штатов не подписало Римский статут и выступает против деятельности Международного уголовного суда. И это после одиннадцатого сентября, когда весь мир бредит от страха перед терроризмом! А тут еще странная записка Веги…
— Я начал читать что-то на эту тему вчера в «Эль Пайс», но дочитать не успел.
— По официальной версии правительство Америки не хочет, чтобы кого-то из ее граждан судили нечестно, — сказал Кальдерон. — На деле же американцы хотят оставить за собой право решать, что честно, а что нет. И не забывай о том, что происходит на Ближнем Востоке: у американцев рыльце в пушку. Им вовсе ни к чему, чтобы кого-то из членов их правительства отдали под суд за военные преступления. Они самое мощное государство в мире, они насаждают свое влияние, где только могут. Другим странам не нравится их тактика запугивания: «Если вы нас не поддерживаете, останетесь без нашей военной помощи».
После одиннадцатого сентября в мире вообще все смешалось, сменились критерии. Как отличить идейного борца от преступника и кто сможет это сделать?.. Я, предположим, считаю некоего человека борцом за свободу, а ты считаешь его террористом. Но борец преследует законные военные цели, а террорист совершает кровавые бесчинства. Как нам с тобой договориться?
— Жаль, что я не дочитал статью… Но ведь в таком случае особенно важно было бы расследовать, почему Вега проявлял интерес к Международному уголовному суду и прочим судебным системам.
— Не знаю, чего он ждал от Международного суда. Он действует только с первого июля этого года и не может рассматривать преступления, совершенные раньше этой даты. Интерес к бельгийской судебной системе и Бальтасару Гарсону означают просто, что следует держаться подальше от Европы, если боишься, что тебя арестуют или отдадут под суд. Так что, Хавьер, не растекайся мыслью… — сказал Кальдерон. — Давай вернемся к деталям. В доме нашли соляную кислоту?
— Пока нет. У нас не было возможности обыскать весь дом и сад. Моя группа рассредоточена: пытаются найти Сергея и знакомятся с делами Веги.
— Ты знаешь, что я ищу: мотив, подозреваемого, надежного свидетеля, — сказал Кальдерон. — О чем я не хочу слышать, так это о вещах, которых там не было. Если вы не найдете соляную кислоту, это еще ничего не значит. Больше никаких разговоров о… призраках.
— Вот потому-то мы и стараемся не обсуждать свои подозрения в присутствии судебных следователей, — улыбнулся Фалькон.
— Я много болтаю, — сказал Кальдерон. — Знаю, ты сосредоточен на реалиях и фактах, но сейчас у нас есть только нюанс и намек — причастность русской мафии, одержимость Веги международными судами, педофильский кружок Карвахаля…
— Об этом мы еще не говорили.
— Имена в записной книжке. Некоторые вычеркнуты. Мяса нет, Хавьер. Даже скелетов нет, одни фантомы.
— Ну вот, опять.
— Ты знаешь, какое мясо мне нужно, и я не позволю вести полноценное расследование убийства, пока не получу его, — отрезал Кальдерон. — Мы встретимся в начале следующей недели, и, если ты опять не предоставишь мне доказательств, принимаемых в суде, придется искать дальше.