К тому времени, как бесконечная запись от 25 апреля доползла до края страницы, намеки Лазарда, ядовитые паразиты, успели уже проникнуть в мозг Уилшира и отложить там яички. Новое поколение приумножилось стократ. Сомнение распространялось с одной исписанной страницы на другую, черный паук чернил на некогда белой бумаге, и не спастись, не загнать паука обратно в пещеру кожаного переплета. Исчезла лирика, померкла Песнь Песней. Свободный и размашистый почерк стал сжатым и напряженным, как будто судорога сводила руку. Лазард в очередной раз донес о встрече — на этот раз в кафе «Бразильера» и уже с другим американцем. Он проследил их до гостиницы, где Джуди провела с этим мужчиной больше часа. Ревность пускала корни, разрасталась, глушила все вокруг как сорняк. Уилшир корчился в агонии, Лазард, коварный Яго, надежно прибрал сюжет к своим рукам. В начале мая Джуди Лаверн сказала Уилширу, что португальские власти отказывают ей в продлении визы. Ей придется покинуть страну. Уилшир рухнул. То, что он написал в этот и следующий день, было ужасно. Таких мыслей, таких слов не должно быть на земле. Не должно быть ни у кого, кроме обитателей ада. Разбрызганные во все стороны капли чернил засыхали медной кровью, Уилшир забывал вовремя набирать чернила и сухим, бессильным пером рвал бумагу. Анна пролистала последние страницы тетради — трагически пустые листы завершали повесть о радостной расцветающей любви — и на задней странице обложки нашла шесть комбинаций букв и цифр: П12, П6, Л4, П8, Л13, П1.
На этот раз скрип деревянных ступеней сопровождался шарканьем кожаных тапочек на мраморных плитах холла. Анна протерла дневник рукавом ночной сорочки, положила его на место, задвинула и заперла ящик. Свет переместился в коридор, из-под двери проник в кабинет. Нащупав клейкую массу на спинке центрального ящика, Анна вдавила в нее ключ, поправила стул, чтобы он стоял как прежде, шагнула на подоконник и, прежде чем перемахнуть за окно, не забыла снова сместить цветок влево, прикрыть за собой ставень. Она присела на корточки под окном и тут только почувствовала, что сорочка промокла от пота насквозь и спина совсем холодная, точно у рыбы. Уилшир привычным жестом отодвинул стул от стола, сел. Анна кинулась бежать через лужайку и по тропинке — к беседке.
В кабинете Уилшир откинулся на спинку стула, в задумчивости потер пальцы. Принюхался. Пахло глицинией. Он встал, распахнул оставшееся незапертым окно, снова потер пальцы, как будто в поисках правильного ответа. Перегнулся через подоконник и выглянул, но увидел лишь собственную черную тень, протянувшуюся к дальнему краю газона.
Лишь у самой беседки Анна замедлила шаги. Сердце больно стучало в ребра, горло сдавило так, словно воротник сорочки ее душил. Задрав подол, Анна утерла им лицо, спрятала фонарь в трусики. Оглянулась, прикидывая, нельзя ли вернуться, но собралась с духом и все же вошла в маленький домик. Фосс растянулся на каменном сиденье. Он спал. Анна шагнула к выходу. Фосс тут же проснулся, сел, провел рукой по лицу.
— Я уж и не надеялся, — признался он.
Грудь Анны все еще с усилием вздымалась, натягивая хлопковую ткань.
— Думал, ты не придешь, — пояснил Фосс и еще раз надавил пальцами на глаза, отгоняя сон.
— Я не хотела приходить, — сказала Анна и поскорее пробралась в темный уголок рядом с ним.
Фосс подвинулся, уступая ей место.
— Не хотела, — с какой-то странной интонацией повторил он.
— Нет.
— Ты чем-то напугана, — сказал Фосс. — Я же вижу.
— У меня есть все основания для страха, — сказала она, узнавая в своем голосе ледяные материнские интонации.
— Основания бояться меня?
— Мы ведь враги.
— Там, — возразил он, махнув рукой, блеснувшей на миг в лунном свете.
— Там — весь мир, а тут только мы.
— Верно. Зато мы тут, и это — наше.
— Правда? — спросила она. — Ты правда так думаешь?
— Правда. Раз мы говорим об этом. Раз мы так говорим.
— Говорить-то мы говорим. Но я пока не знаю… можно ли тебе верить.
— Значит, поэтому ты не хотела приходить? — уточнил он. — А почему же пришла?
— Сигареты кончились.
Он рассмеялся. И внутри Анны все успокоилось, сердце, печенка и прочие органы вернулись на свои места. Влюбленные шпионы. Да, черт возьми, положение безнадежное. Смогут ли они когда-нибудь — через сто лет — сказать друг другу хоть что-то о себе? Фосс протянул ей сигарету.
— Скорее всего, вы, господин военный советник, — шпион, — заговорила она. — А я работаю на «Шелл». Нефтяная компания — завидная добыча для разведки.
— А кто не шпион? — спокойно возразил Фосс, роясь в поисках зажигалки.
— В Лиссабоне все шпионы, вероятно.
— Повсюду. — Он поднес ей огонек, закурил сам. — У каждого человека есть свои секреты.
— Но у шпиона вся жизнь состоит из секретов.
— Это просто работа. Да и секреты у шпионов неинтересные.
— Похоже, ты в этом разбираешься.
— Идет война, я работаю в немецком посольстве, среди сплошных секретов.
— В том-то и беда. Почем мне знать, может быть, ты и вот сейчас тоже работаешь.
— Значит, по-твоему, увлечение легко симулировать, — сказал он. — И даже любовь?
Она затянулась сигаретой, даже щеки втянула, поглубже загоняя в себя дым и пытаясь скрыть учащенное биение сердца.
— По-разному бывает, — выговорила она, стряхивая пепел и чувствуя, как от слишком сильной затяжки поплыла голова.
— Например? — откликнулся он.
— Например, многое зависит от того, насколько объект внимания заранее расположен к такому вниманию.
— Похоже, ты в этом разбираешься.
— Не на личном опыте.
— Откуда же такие глубокие мысли?
— Вычитала в книге.
— К этому и сводится твой опыт? К книгам?
— Моя мать говорила: имеет смысл поучиться у людей, которые пишут книги.
— А моя мать говорила, что в делах сердечных не существует правил. Каждый человек любит по-своему, и не бывает двух одинаковых историй. Сравнения и теории тут не помогут. Даже отношения между двумя людьми не остаются одними и теми же навсегда, что-то меняется в них.
— Твоя мать обсуждала с тобой такие вещи?!
— Мы с ней очень близки. Старший брат был ближе отцу.
— И ты понимаешь, что она этим хотела сказать?
— Вероятно, любить моего отца было нелегко. Она любила его и сохранила свою любовь, но отец отнюдь не упрощал ей задачу, — пояснил Фосс.
Молчание. Анна ждала продолжения, замерла, опасаясь спугнуть. Карл, упорно глядя себе под ноги, собирался с силами, чтобы впервые рассказать историю своей семьи другому, чужому человеку.