— Или же проявить изворотливость и гибкость, необходимую для достижения соответствующего результата, — подсказал Фалькон.
— НРЦ ты нужен. Они знают твою биографию, знают, что, в отличие от большинства людей, ты сумел преодолеть зашоренность и ограниченность взглядов, что мыслишь ты шире. Тебя так воспитали. А ты воспитал меня, передав это качество мне. Мы понятия не имели о том, с какими людьми нам придется общаться. Наверное, мы воображали их своим подобием и думали проникнуть в их мир, не порывая с миром обыденным, не меняя коренным образом своей жизни. А что получается? Мы оказались среди беспощадных фанатиков, загоняющих нас в угол, насилием заставляющих нас повиноваться, а откажешься, тогда…
Фалькон окинул взглядом сгустившийся сумрак комнаты. Вся эта встреча — в тайном мадридском убежище, весь этот разговор, обсуждение неведомых опасностей, грозящих вот-вот погрузить в страшную пучину, показались ему настолько нереальными, что ему мучительно захотелось одним движением выпрыгнуть на поверхность, но как ныряльщик, преследуемый стаей акул, все же помнит об опасности кессонной болезни, так и он чувствовал необходимость помедлить и не действовать слишком резко и импульсивно.
— Ты намекаешь, что предоставишь нам информацию о готовящемся террористическом акте и тем самым позволишь заблаговременно задержать группу Абдуллы, арестовать и…
— Что неизбежно явится моим крахом как члена МИБГ, и я буду немедленно убит.
— Нет, — отрезал Фалькон.
— Да, — сказал Якоб. — Другого пути нет.
— Но ты же понимаешь, что, если такое произойдет, Абдулла кончит тюрьмой, где еще теснее сблизится с радикалами, наводняющими испанские тюрьмы, и на свободу он выйдет еще более яростным террористом, чем до своего заключения. Так что все, чего ты добьешься, — это собственной гибели. Можешь поверить моему опыту. И Пабло, и другие мои коллеги из НРЦ, думаю, не раз встречались с такого рода ситуацией. Наверняка они знают, как надо тут действовать, и смогут дать совет.
— Ты мой друг, — ответил Якоб. — Ты втянул меня во все это. То есть я хочу сказать, я делал то, что хотел делать, и ты был единственный, кому я мог доверять. Я не желаю, чтобы ты ставил в известность остальных. Как только ты это сделаешь, я потеряю контроль над ситуацией. Руководить станут они и, поверь мне, преследовать при этом станут собственные интересы, а вовсе не мои. Ты и оглянуться не успеешь, как без всякого твоего ведома окажешься в капкане, со всех сторон окруженный увеличительными зеркалами, и не будешь знать, куда повернуться, к кому броситься. Ведь это мой сын, Хавьер, и я не могу допустить, чтобы он превращался в орудие в чьих-то руках, чтобы он оказался втянутым в чужую игру, чтобы он убивал людей, вообразив незрелым своим умом, что в убийстве и членовредительстве и есть…
— Ты слишком волнуешься, Якоб, и разум твой зашкаливает. Пока что это все твое воображение.
— Нет. Скорее во мне говорит мое марокканское воспитание, — сказал Якоб. Вскочив, он забегал по комнате, руки его потянулись к старым, еще детским шрамам, обнажившимся теперь на бритой голове. — Я очень волнуюсь, а когда волнуюсь, то не могу держать себя в руках, не могу успокоиться, вернее, могу, но только одним-единственным способом. Знаешь, каким?
Фалькон ждал, когда Якоб опять появится в поле его зрения, но тот перегнулся через спинку его кресла и приблизил к нему лицо, так что в ноздри Фалькона пахнуло табачным перегаром его дыхания.
— Я представляю себе Абдуллу в безопасности, спасенным от всего этого… кошмара. А себя воображаю под погребальными пеленами, но видящим сквозь них солнечный свет и чувствующим ветерок, играющий в складках материи. И на меня нисходит покой, такой полный, какого при жизни я не испытывал!
— Попробуй лучше вообразить другую картину, Якоб. Не надо быть таким фаталистом. Представь себя дома с Абдуллой, женатым, в окружении детишек, твоих внуков. Лучше стремиться к этому, чем к смерти или тюремным решеткам.
— Я бы и стремился, если б это не было пустым мечтанием. Совершенно недостижимым и нереальным. Мальчик уже целиком и полностью в организации. О девушках, женитьбе, детях он и не помышляет. Нормальная жизнь ему теперь видится убогой и жалкой. Он презирает свою былую беззаботность, сожалеет о времени, даром потраченном в детских забавах и увеселениях. Все его прошлое, его отрочество кажется ему неразумным. Вернуться к этому опять он ни за что не пожелает. Вся же ирония заключается в том, что новая его жизнь мне видится кошмарным заблуждением, шагом в пропасть. Это дорога в преисподнюю, к смерти, краху и мучениям. В то время как я содрогаюсь, вспоминая гибель двухсот женщин и детей в Багдаде, воскрешая в памяти этот черный дым, эти обугленные останки, Абдулла лишь улыбается блаженной улыбкой, воображая райское счастье, дарованное устроителю этого зверства.
— Значит, после того как неделю назад он отправился в лагерь боевиков, ты виделся с ним? — спросил Фалькон, недоумевая, как мог Якоб все это в точности знать.
— Первоначальной целью моего принятия в ряды МИБГ, — сказал Якоб, уклоняясь от ответа и, видимо, желая выиграть время, — была подготовка одной из террористических акций за рубежом. А это означает, как ты понимаешь, что я имел беспрецедентный доступ в боевое крыло МИБГ. Как только Абдулла сообщил мне свою новость, я получил разрешение посетить тренировочный лагерь. Я провел там некоторое время и не раз вечерами имел возможность пообщаться с Абдуллой наедине и тем самым почувствовать произошедшую в неокрепшем мозгу мальчика глубокую перемену.
— Но командира боевого отряда ты так и не видел?
— Нет, я же сообщил тебе, что он был в отъезде, — сказал Якоб. Отвернувшись от Фалькона, он разглядывал задернутые шторы. — А мою благодарность за высокую честь, мне оказанную, я передал ему через одного офицера.
«Да правда ли все это?» — подумал Фалькон, подходя к стоявшему возле окна Якобу. Они обнялись, и, глядя через плечо друга, Фалькон увидел свое смущенное лицо отраженным в единственном в комнате зеркале.
— Ты знаешь меня так хорошо, друг, — сказал Якоб, щекоча своим дыханием шею Фалькона.
«Знаю ли? — подумал Фалькон. — Так ли это на самом деле?»
Скоростной поезд AVE Мадрид-Севилья, пятница, 15 сентября 2006 года, 22 часа
Если в поезде, направлявшемся из Севильи в Мадрид, он чувствовал волнение с оттенком паранойи, то на обратном пути его мучили и язвили черви сомнения и неуверенности. Темнота снаружи позволяла видеть в окне лишь свое озадаченное лицо, отражаемое оконным стеклом, а когда поезд набрал скорость, отражение стало подрагивать и колебаться в такт колебаниям его смятенного ума.
Якоб не только запретил Фалькону что-либо сообщать коллегам по НРЦ, но уже и запустил разработанный самолично план по спасению Абдуллы и исключению его из рядов МИБГ. Якоб упросил высокие чины боевого крыла МИБГ ходатайствовать перед их командиром о скорейшем поручении его сыну ответственного задания с тем условием, что продумывать всю операцию и руководить ее осуществлением будет он, Якоб.