— Поезжай к ней сейчас, Кристина. Так скоро, как только можно. Возьми ее опять в оборот. Скажи, что они похитили ребенка. Дави на чувства. Пусть она… пусть испытает боль. Используй любые методы.
— Хорошо. Я все сделаю. Не беспокойтесь. Но как быть с ОБПД? Ведь по правилам это его расследование. Мы оказались задействованными лишь потому, что Консуэло, разыскивая вас, позвонила Рамиресу.
— Но мы уже начали допросы Марисы в связи с убийством, в котором она является подозреваемой. ОБПД нам необходимо держать в курсе, но, докладывая ему все сейчас, мы потеряем драгоценное время. Поезжай к Марисе, а я объяснюсь с ОБПД. Пусть Рамирес сообщит ему все, что ты выведала у той пары с проспекта Эдуардо Дато, а я поговорю с Консуэло. — И добавил: — Ты хорошо поработала, Кристина. Быстро и оперативно.
Феррера вызвала Консуэло в пустой коридор и передала ей мобильник.
— Где ты? — спросила Консуэло, прижимая мобильник к щеке.
— Не могу тебе этого сказать. Это дело полиции не касается, и знать о нем никто не должен. Все, что я могу тебе сообщить, — это то, что я улетел, а сейчас еду в аэропорт. Еще до двенадцати мы увидимся.
— Кристина разыскала свидетелей, видевших двух мужчин, похитивших Дарио. Мне показали футбольные бутсы. Те самые, что я купила ему, — сказала Консуэло. Говорила она хрипло, сдавленным голосом, словно через силу. — Они видели, как те двое вели Дарио под руки.
Своим звонком он застал ее врасплох. И вся выдержка и воля, так помогавшие Консуэло в делах, дававшие ей силы переносить все тяготы непростой ее жизни, заставлявшие людей считаться с ней и уважать ее, вдруг покинули ее. Она вдруг почувствовала себя как на приеме у Алисии Агуадо — потерянный, запутавшийся подросток, взрослая женщина, сбившаяся с пути, зрелый здравый человек на грани безумия, цепляющийся за руку психиатра.
В свою очередь, Фалькона этот маленький обмен информацией неожиданно словно укрепил, взбодрил, поставив лицом к лицу с неизбывной его виной. Холодный ужас, темные страхи, что поднялись со дна его души, когда он читал ее сообщения, теперь покинули его. Она обратилась за помощью именно к нему, причине этого кошмарного, горестного происшествия. Он всей душой отзывался на ее отчаяние, ее желание укрыться у него на груди, но если утром единственным его стремлением было разделить с ней это чувство и раствориться в ней, то теперь он ощущал в себе некий жесткий стержень, неспособный расплавиться в эмоциях.
— Тебе вот что необходимо сделать, — сказал Фалькон, понимая, что единственное спасение сейчас — это его профессиональные навыки. — Там на дисках камер наружного наблюдения должны остаться изображения тех двоих.
— У торгового центра нет камер с таким большим обзором.
— Те двое мужчин должны были зайти внутрь, чтобы отыскать тебя. Какое-то время они, несомненно, следили за тобой, выбирая подходящий момент. Просмотри все имеющиеся видеоматериалы и отыщи их там. А увидев, припомни, когда видела их раньше, потому что, Консуэло, эти двое мужчин, безусловно, уже мелькали в твоей жизни. Возможно, где-то на периферии ее, но мелькали. Никто не мог бы совершить подобное, не планируя все заранее, не выслеживая Дарио и тебя в течение некоторого времени.
— Но разве не может быть, чтобы выслеживал один, а эти двое потом… потом похитили?
— Может. Но все равно в какой-то момент они должны были рассмотреть свою мишень. Надо привлечь к следствию его школу. Возьми с собой старшего инспектора Тирадо, поговорите с учителями, с детьми, и не только с его одноклассниками.
— Мне нужно, чтобы ты был рядом, Хавьер, — сказала она.
— Я и буду. Но сейчас самый решительный момент. Помни об этом. Первые часы — это крайне важно. Выбрось из головы все ненужное и сконцентрируйся только на том, что может помочь нам в поисках.
Было слышно, как глубоко вздохнула Консуэло.
— Ты прав, — сказала она.
— Когда ты увидишь этих двоих на видео — а я обещаю тебе, что ты их увидишь, может быть, без бейсболок или в куртках, вывернутых наизнанку, но увидишь, — ты поймешь, что видела их раньше.
— Я их видела, — обронила она.
— Что ты хочешь сказать?
— Я вспомнила. Двух мужчин. Они глядели прямо на меня, когда я говорила по мобильнику в «Десяточке», ожидая своей очереди в кассу. Я еще обратила внимание на то, как они смотрят.
— Постарайся держать это в памяти, когда будешь проглядывать видео. Попроси охранников сперва прокрутить записи с наружных камер «Десяточки», а когда увидишь на них этих двух мужчин, гляди очень внимательно, замечай приметы — походку, рост, комплекцию, волосы, руки, ноги, украшения, если они есть, — все, что может подхлестнуть твою память, напомнить, где ты их видела раньше. Сделай это, Консуэло, а больше тебе ничего не надо делать. Обдумай все, ответь на вопросы старшего инспектора Тирадо — и все. Я вернусь еще до полуночи, и мы их найдем.
— Хавьер?
— Да.
— Я люблю тебя, — сказала она.
— Опять ты, — бесстрастно сказала Мариса. Она казалась осовелой от алкоголя, глаза были красные и слезились. — А что, другого занятия, поинтереснее, не нашла?
Она стояла в распахнутой двери по-прежнему в одних трусиках-бикини, с толстым тлеющим окурком в руке. От нее тянуло сладковатым запахом рома, смешанным с запахом гашиша.
— Входи, послушница, — сказала она. — Смелее. Не укушу.
Неровной походкой Мариса кое-как добралась до рабочего стола, развернулась и плюхнулась на табуретку. Покачнувшись и чуть не упав, она все-таки ухитрилась плеснуть себе в стакан «Куба либре» [11] и, морщась, выпила сладкий и липкий напиток. Облизнулась.
— На что уставилась? — осведомилась она. Лицо ее попеременно казалось то злобным, то растерянным.
— На тебя.
Мариса картинно раздвинула ноги и, сунув палец под резинку бикини, сделала скабрезный жест.
— Сюда нацелилась, да? — сказала она. — Уж наверняка это пробовала в своей монастырской школе, или как там она у вас зовется…
— Заткнись и не болтай глупостей, Мариса, — сказала Кристина. — Я сварю кофе.
— Ах, шеф, ах, проказник… — протянула Мариса нарочито слащавым, «сексуальным» тоном. — Вот что он надумал, этот твой старший инспектор, тебя ко мне послать — дескать, если мужчин не любит, значит, любит…
Крепкая, со всего размаху пощечина Кристины прервала этот поток. Мариса осеклась и, пошатнувшись, свалилась с табуретки. Сигара выпала у нее из рук, и она принялась шарить среди щепок и опилок, пока не нашла ее и вновь не сунула в рот. Потом она поднялась, смаргивая слезы, струившиеся по щекам. Кристина сварила кофе, заставила вылить воды, надела на нее рубашку и халат.