— Сомнительно что-то, — сказал Фалькон. — Ведь Эстебан был женат тогда на Инес, и на той стадии их отношений вряд ли стал бы афишировать публично свою неверность, особенно на глазах своих и ее родителей, и уж тем более на глазах вашего отца, председателя Совета магистратуры Севильи, под чьим началом работал.
Пауза для обдумывания. Перетасовка деталей в голове Спинолы. Казалось, можно было расслышать их шорох, подобный тому, какой слышится, когда двигают мебель. Затем подручный мэра, этот мастер на все руки, внезапно передернул плечами и взмахнул рукой.
— Это все незначащие мелочи, инспектор, — сказал он. — Представьте только, на скольких приемах мне приходится бывать, на скольких светских мероприятиях я присутствую! Разве упомнишь каждую подробность, кто кому кого представил и как все точно было?
— Но как вы только что мне сказали, это и есть ваша работа, — возразил Фалькон. — Понимать склонности людей, их симпатии и антипатии. А ведь публично люди их обычно не выражают, не показывают, чего хотят и к чему стремятся, особенно, как я полагаю, в вашем присутствии, — ведь они хотят произвести благоприятное впечатление на администрацию мэрии. В таких условиях, я думаю, детали, мелочи — это всё, и именно ваше умение их понимать и учитывать обеспечивает вашу успешную карьеру.
Вот наконец взгляды их скрестились. Выглядит очень спокойным. В глазах — уважение, смешанное со страхом. Видно, думает. Прикидывает: что известно этому человеку?
— Ну а как это запомнилось Эстебану? — спросил он, желая избежать лишней лжи и попробовать как-то видоизменить ответ, положив в основу его правду.
— Ему запомнилось, что вы выудили его из толпы родственников, отведя в сторону. А когда вы остались один на один, вы сказали ему, что хотите познакомить его с чудесной девушкой-скульптором, которую встретили неделю назад на вернисаже. Он вспоминает, что вы проводили его во дворец, в комнату, увешанную замечательными картинами, где его дожидалась Мариса. Он помнит, что вы представили ему девушку и, не успел он опомниться, тут же словно испарились. Ну теперь припоминаете?
Да, конечно, Спинола скользил взглядом поверх его головы, укладывая только что услышанные факты в сознании, пытаясь их осмыслить.
— Сколько вам лет, сеньор Спинола?
— Тридцать четыре, — последовал ответ.
— Вы не женаты?
— Нет.
— Возможно, вы объясните мне, зачем холостому мужчине знакомить молодую интересную женщину, тоже незамужнюю, со своим женатым кузеном?
Лицо Спинолы выразило что-то наподобие облегчения, и Фалькон догадался, что в голове собеседника созрел стратегический план.
— Как ни неприятно мне это вам говорить, инспектор, но Мариса — далеко не первая девушка, с которой я познакомил брата.
— Что вы хотите этим сказать?
— Ровно то, что сказал. Я и раньше нередко знакомил Эстебана с одинокими женщинами, и с некоторыми из них он крутил романы.
— Значит ли это, что между вами существовала своего рода договоренность о том, что вы станете выполнять как бы роль сводника? — сказал Фалькон с рассчитанным намерением его оскорбить.
— Я с негодованием отвергаю такое предположение, инспектор!
— В таком случае объясните мне суть ваших отношений в этом плане.
— Я моложе кузена. Я холост. Я знакомлюсь с молодыми доступными женщинами…
— Но каким образом вы формулировали это друг для друга? Как называли вы то, чем занимались?
— Вы сами признаете, инспектор, что знание людей и их склонностей лежит в основе моей работы.
— Ну а если так, то в чем была ваша цель?
— Моей целью всегда и при всех обстоятельствах является доставлять людям приятное с тем, чтобы в решительный момент — решительный для меня или для мэра — я мог бы рассчитывать на их поддержку. Наши местные политики — внешне сама любезность, но это только видимость, хотя и видимость крайне важна. Никто открытым текстом не просит взятки. Никто не просит и девушки для оказания ему известных услуг на его рабочем месте. Я должен сам это почувствовать и понять, а потом сделать вид, что знать ничего не знаю, так, чтобы, встретившись на следующем приеме или следующей вечеринке, мы могли бы глядеть друг другу в глаза.
Итак, первый раунд Спинола с трудом, но выдержал. Фалькон поднялся. Он направился к двери и взялся за дверную ручку. Спинола снял ноги с края ящика и, подобрав, сунул их под стол.
— Вы, возможно, не в курсе, сеньор Спинола, — сказал Фалькон, — что Мариса Морено прошлой ночью была убита. Убийцы воспользовались ее же пилой. Они отрезали ей руку. Отрезали ногу. Отрезали голову.
Выражение легкого торжества слиняло с лица Спинолы. То, что осталось на нем, было не горечью, не ужасом. Это был страх, живейший и отчетливый.
Дом Консуэло, Санта-Клара, Севилья, понедельник, 18 сентября 2006 года, 16.15
Консуэло отыскала старый мобильник, но аккумулятор в нем сел, и она поставила его на подзарядку. Она решила, что лишние полчаса дадут ей собраться с духом. Снизу до нее долетали голоса. Звонить из дома она боялась. Если известия будут такими, что она не сможет сдержать себя, то собравшиеся внизу люди могут ее услышать, а это повредит Дарио. Патрульный у входа не пошевелился, когда она проходила мимо. Голову он запрокинул и прислонил к стене — он спал. В кухне звукотехник беседовал с полицейским, отвечающим за связь с семьей, — обычный треп двух севильцев обо всем на свете — о себе, о жизни, о родне. Консуэло сварила кофе, подала мужчинам, а свою чашку отнесла в гостиную. Оттуда был хорошо виден второй патрульный, расположившийся у бассейна. Там, снаружи, градусник показывал сорок градусов, и наверняка и этот патрульный клевал носом. Время тянулось так медленно, что терпение ей изменяло.
Она вернулась наверх. Телефон зарядился достаточно. Она внесла указанный в мейле номер в память телефона, не будучи уверена, что эмоциональное ее состояние позволит ей правильно его набрать. Потом позвонила в центр обслуживания и пополнила свой телефонный счет двадцатью пятью евро. Переобувшись в тапочки на плоской подошве, она тихонько спустилась по лестнице вниз, проскользнула мимо патрульного, мимо кухни и шмыгнула в раздвижные двери. Она прошлась вдоль бассейна. Патрульный не шевельнулся. В глубине сада живая изгородь в одном месте образовывала пролысину, за которой находилась калитка, ведущая на участок соседей. Калитка проржавела, потому что, насколько это было известно Консуэло, ею никогда не пользовались. Она пролезла в калитку за изгородь и очутилась в задах соседского бассейна.
Она позвонила. Гудки в трубке звучали прерывисто. Она затаила дыхание, чувствуя опасливый страх и нарастающее волнение, но когда в трубке послышался голос, внутренности ей сковало холодом.
— Diga.
Она не могла выговорить ни слова.
— Diga!