Она же видела перед собой подтянутого мужчину в отлично сидящем костюме, с полностью сохранившейся шевелюрой, преждевременно поседевшего, но не помышляющего о возврате ее первоначального черного цвета. Аккуратные двойные бантики на шнурках его ботинок привели ее к выводу, что он из породы людей, «застегнутых на все пуговицы». Носовой платок в его нагрудном кармане, предположила она, всегда был на месте, но никогда не использовался. Ей представилось, что у него полно галстуков и что он носит их постоянно, даже в выходные, а может, в них и спит. Она определила его как человека сдержанного, закрытого и педантичного. Это, конечно, могла быть профессиональная личина, хотя ей так не казалось. Она не нашла в нем черт севильца, во всяком случае коренного.
— Вы сказали, донья Консуэло, что у вас с мужем почти не было друг от друга секретов.
— Давайте присядем, — предложила она, указывая ему пальцами с зажатой в них сигаретой на кресло за письменным столом мужа. Сама же она, ловко крутанув одно из гостевых кресел, быстро села, привалилась к одному подлокотнику и закинула ногу на ногу так, что кружевная кайма вздернулась до коленки.
— Вы женаты, старший инспектор? — спросила она.
— Здесь идет следствие по делу об убийстве вашего мужа, — отрезал он.
— Поверьте, это имеет отношение к делу.
— Я был женат, — сказал он.
Она курила и упражняла свободную руку, нажимая большим пальцем на костяшки четырех остальных.
— У вас не было нужды посвящать меня в такие подробности, — заметила она. — Вы могли просто ответить «да».
— Сейчас не время играть в подобные игры, — сказал он. — Каждый уходящий час точно на час отдаляет нас от момента смерти вашего мужа. Это самые важные для следствия часы. Гораздо важнее, чем те, что наступят дня через три-четыре.
— Вы с женой в разводе? — спросила она.
— Донья Консуэло…
— Я сейчас кончу, — сказала она, махая рукой, чтобы отогнать табачный дым.
— Да, мы в разводе.
— И давно?
— Полтора года.
— Как вы с ней встретились?
— Она прокурор. Я познакомился с ней во Дворце правосудия.
— Ага, союз правдоискателей, — сказала она, и Фалькону послышалась в ее голосе ирония.
— Мы топчемся на месте, донья Консуэло.
— Я так не считаю.
— Вы удовлетворяете свое любопытство…
— Это больше чем любопытство.
— Вы нарушаете процедуру. Здесь я должен задавать вопросы вам.
— Чтобы выяснить, не я ли убила собственного мужа, — сказала она. — Или заказала убить.
Молчание.
— Ведь вы собираетесь просветить нас насквозь, старший инспектор. Вы будете копаться в делах моего мужа, залезете в его частную жизнь, разоблачите его мелкие грешки — его пристрастие к порнухе, к дешевым шлюхам, дешевым… дешевым сигаретам.
Она потянулась к столу, взяла пачку «Сельтас» и с силой пихнула в сторону Фалькона, так что та соскользнула ему на колени.
— И меня вы не оставите в покое. Я буду у вас главной подозреваемой. Вы же видели этот компромат. — Она указала на стоявший за ее спиной телевизор.
— Дом номер семнадцать по улице Рио-де-ла-Плата?
— Вот именно. Там живет мой любовник, старший инспектор. Ведь вы, конечно, будете беседовать и с ним.
— Как его имя? — спросил он, доставая ручку и блокнот и наконец переходя к делу.
— Он третий сын маркиза де Пальмеры. Его зовут Басилио Томас Лусена.
Она произнесла это с гордостью, или ему померещилось? Он записал имя в блокнот.
— Сколько ему лет?
— Тридцать шесть, старший инспектор, — ответила она. — Вы начали, не дав мне закончить.
— Это и есть сдвиг с мертвой точки.
— Она встречалась с кем-то еще?
— Кто?
— Прокурор.
— Полагаю, это не…
— Встречалась?
— Нет.
— Это тяжело, — сказала она, — по-моему, это гораздо тяжелее.
— Что? — спросил он, злясь на себя за то, что попался на ее удочку.
— Быть брошенным женой, потому что ей лучше вообще ни с кем, чем с тобой.
Ее слова вонзились в него, как добела раскаленная игла. Он медленно поднял голову.
Сеньора Хименес обводила взглядом комнату, как будто попала сюда первый раз в жизни.
— Вы знали, что ваш муж принимает «Виагру»? — спросил он.
— Да.
— А его врач знал?
— Полагаю, что да.
— Вам, наверно, известно, какой это риск для мужчины за семьдесят.
— Он был здоров как бык.
— Но он сбросил вес.
— По предписанию врача. Холестерол.
— Он должен был очень следить за питанием.
— Это я следила за его питанием, старший инспектор.
— Но как ресторатору, при таком обилии всякой еды…
— Весь штат ресторанов нанимается и управляется мной, — сказала она. — Работников предупреждали, что всякий, кто даст ему хоть одну лишнюю крошку, будет без промедления уволен.
— И со многими пришлось расстаться?
— Они севильцы, старший инспектор, а севильцы, как вам, возможно, известно, редко принимают что-либо всерьез. Мы лишились троих, прежде чем до них дошло, что это не шутки.
— Я сам, между прочим, севилец.
— Значит, вы долго жили за границей, раз так… посерьезнели.
— Я двенадцать лет проработал в Барселоне и по четыре года в Сарагосе и Мадриде, прежде чем вернулся в Севилью.
— Это похоже на понижение.
— Отец заболел, и я попросил перевести меня сюда, чтобы быть поближе к нему.
— Он поправился?
— Нет. Он не дожил до нового тысячелетия.
— И все-таки мы уже встречались с вами раньше, старший инспектор, — сказала она, смяв окурок.
— Ну, значит, я не помню.
— На похоронах вашего отца, — напомнила она. — Ведь ваш отец Франсиско Фалькон?
— До сих пор вам в это не верилось, — заметил он и подумал: посмотрим, как ты теперь запоешь.
— Это его вы искали на фотографиях? — спросила она. Он кивнул. — Не стоило трудиться. Он не принадлежал к тому кругу, в котором вращался мой муж. Он никогда не посещал ресторанов. Сомневаюсь, чтобы они вообще были знакомы. Я пошла на его похороны, потому что я знала его. У меня есть три его картины.
Он представил себе отца в обществе Консуэло Хименес. Отцу нравились привлекательные женщины, особенно если они покупали его дурацкие художества… но эта? Возможно, именно такая и могла бы заинтересовать старика. Эффектная, малость безвкусная франтиха с острым, как бритва, языком и превосходно развитой интуицией. Обычные покупатели его картин всегда старались сказать о них что-нибудь «умное», хотя умного в них ничего не было. Консуэло Хименес повела бы себя иначе. Она не стала бы умничать перед отцом: возможно, высказала бы какое-то непосредственное суждение или даже попыталась описать свое впечатление, на что большинство поклонников, ослепленных лучами его грандиозной славы, никогда не отважилось бы. Да. Отцу бы это понравилось. Несомненно.