— Ты так и не нарисовала обещанного шаржа на Артура, — заметила она однажды.
— Пыталась, но он для этого не подходит, — рассмеялась Сюзи.
— А мне кажется, что ты могла бы сделать что-нибудь очень смешное из его длинного носа и долговязой фигуры.
— До чего же ты несправедлива! Я вижу только его прекрасные добрые глаза и нежный рот. Мне так же трудно нарисовать на него шарж, как написать пародию на любимое стихотворение.
Маргарет листала папку, где Сюзи хранила свои наброски. И вдруг увидела выражение тревоги на лице подруги. Правда, Сюзи не решалась помешать ей. Девушка рассеянно перебирала рисунки, пока не наткнулась на лист, где в более или менее законченном виде красовалось с десяток лиц Артура в разных ракурсах. Притворившись, что не заметила их, она досмотрела рисунки до конца. Когда же закрыла папку, Сюзи вздохнула с облегчением.
— Ты мало работаешь, — упрекнула Маргарет, откладывая папку. — Странно, что не можешь нарисовать хоть бы лицо Артура, раз уж не хочешь делать карикатуру.
— Дорогая моя, не всех так безумно, как тебя, интересует этот молодой человек.
Ответ окончательно укрепил Маргарет в ее подозрениях. И она с горечью подумала, что Сюзи такая же лгунья, как и она сама. На следующий день, когда мисс Бойд не было дома, Маргарет еще раз просмотрела ее папку, но наброски Артура из нее исчезли. Она возмутилась: как это Сюзи осмеливается любить человека, который любит ее, Маргарет?!
Паутина, которой окутывал ее Оливер Хаддо, плелась умело и продуманно. Он усиливал свое влияние на каждую черту ее характера с помощью хорошо спланированной тактики. В его средствах было что-то дьявольское, ибо иначе невозможно было понять, каким образом удавалось Хаддо трансформировать испытываемое ею к нему отвращение в неистовую страсть. Она уже не могла представить себе жизни без него.
Через некоторое время Хаддо решил, что наступил момент для окончательного шага.
— Тебе, возможно, будет интересно узнать, что в четверг я покидаю Париж, — как бы между прочим заявил он однажды.
Она вскочила на ноги и уставилась на него, не веря своим ушам.
— А что же будет со мной?
— Выйдешь замуж за своего замечательного Бардона.
— Ты прекрасно знаешь, что я не могу без тебя жить. Нельзя быть столь жестоким!
— В таком случае, единственная альтернатива — уехать со мной.
Кровь у нее похолодела, сердце будто сдавило железными тисками.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Зачем волноваться? Я предлагаю тебе выйти за меня замуж.
Она беспомощно опустилась в кресло. Поскольку все эти дни она отказывалась думать о будущем, ей ни разу не приходило в голову, что настанет время, когда она должна будет или покинуть Хаддо навсегда, или навсегда связать с ним свою судьбу. Ею овладело смятение. Маргарет понимала, что хотя необъяснимая страсть привязала ее к этому человеку, она ненавидела и боялась его. Шоры упали с глаз. Она вспомнила о любви Артура, обо всем, что он для нее сделал. И запрезирала себя. Осталась последняя, отчаянная попытка освободиться.
— Отпусти меня! Зачем мы только встретились? Я не знаю, что ты со мной сделал.
— Что ж, уходи, если хочешь.
Хаддо распахнул двери, чтобы она видела: никто ее насильно не удерживает, и с безразличным видом застыл у порога, кривя губы своей отвратительной улыбкой. В его массивной фигуре было что-то пугающее. Складки жира свисали со второго подбородка, скрывая шею. Щеки были огромны, отсутствие бороды усиливало впечатление отталкивающей наготы лица. Проходя мимо, Маргарет остановилась, как завороженная.
Он страшил ее, и все же ее неодолимо влекло к этому человеку. Безумно хотелось, чтобы он вновь обхватил ее ручищами и прижался к ее рту своими красными сладострастными губами. Казалось, будто демоны ада мстили ей за красоту, внушив страсть к этому чудовищу. Чувственная дрожь сотрясала тело. Глаза же Оливера оставались холодны и жестоки.
— Уходи, — приказал он.
Не поднимая головы, она выскочила на улицу. Чтобы скорее попасть домой, решила идти через Люксембургский сад, но ноги не слушались, пришлось в изнеможении опуститься на скамью. Было жарко. Она постаралась успокоиться. Маргарет хорошо знала эту часть парка, ибо в счастливые дни, которые казались ныне такими далекими, она часто приходила сюда, чтобы посидеть под деревом, на которое и теперь смотрела. Хрупкая и нежная листва, наполовину еще зеленая, наполовину уже золотая, очень поредела, темные ветви просвечивали сквозь листья, образуя на фоне голубого неба удивительный орнамент, напоминающий изящную французскую гравюру. Пожалуй, даже изощренная кисть художника, и та не смогла бы изобразить это с большим мастерством. Но сейчас у Маргарет не было настроения наслаждаться этой красотой. Она почувствовала укол в сердце, подумав, что отныне прекрасное в искусстве для нее утрачено. Встретившись накануне с Артуром, сейчас она со стыдом вспомнила ложь, которую вынуждена была сочинить, чтобы объяснить, почему они не могут встретиться раньше сегодняшнего вечера. Он предложил съездить в Версаль и был очень разочарован, когда она отказалась, объяснив, что это воскресенье им не удастся, как обычно, провести вместе. Бардон поверил, что ей необходимо навестить заболевшую подругу. Маргарет было бы легче, заподозри он ее в обмане, тогда его упреки лишь ожесточили бы ее сердце. Но полное доверие было невыносимо.
— О, если бы я только могла сознаться во всем! — простонала она.
Колокол собора Сан-Сюльпис позвонил к обедне. Маргарет медленно вошла в тяжелые двери и присела на задней скамье. Она надеялась, что звуки органа принесут ей облегчение, и ей удастся помолиться. Успокаивающе действовал и церковный полумрак. Девушка рассеянно оглядывала людей, взад и вперед ходивших по залу. Позади стояла часовенка исповедальни. Маленькая крестьяночка, почти девочка, возможно служанка, недавно приехавшая из деревни в столицу, подошла к ней и преклонила колени. Маргарет слышала ее приглушенные слова и тихий голос исповедника. Минуты через три девочка встала. Она вы глядела такой свежей в своем простом черном платьице, такой здоровой и невинной, что мисс Донси не могла сдержать рыдания от зависти к ней. У этого ребенка было так мало грехов — несколько небольших ошибок, способных лишь вызвать улыбку на губах кюре, — и душа ее вновь стала чиста, как снег. Маргарет отдала бы все на свете, если бы могла сейчас опуститься на колени и вышептать в бесстрастное ухо все, что угнетало ее. Но ведь она не католичка, англиканка… они говорили на разных языках, языках не только губ, но и душ, и он отказался бы выслушивать признания еретички.
Наконец, перед аналоем появились священники в роскошных сутанах, служба началась. Орган зазвучал прекрасно. Его вздохи были исполнены благородства и печального достоинства; Маргарет казалось, что именно такая музыка подходит для обращения к Богу. И все-таки она не трогала ее души. Девушка не понимала латинских молитв, жесты патеров, их движения были ей чужды. Все это величественное богослужение не имело для нее смысла. И с болью в сердце она укорила себя: «Бог меня покинул». Ее окружало зло, и не найти ей в чуждых молитвах утешения. Чего ожидать, если Бог предков оставил ее один на один с ее собственной судьбой? Опустив голову, Маргарет устремилась к выходу. Она чувствовала себя совершенно потерянной. Бредя по бесконечной улице, ведущей к дому, она сотрясалась от рыданий.