А тайна существовала.
Шут с ним, с туристическим бизнесом Морталюк. И пусть бы она устраивала кастинги, подбирая моделек. Но куда девались те, которые участвовали в конкурсах и отсеивались на последнем или предпоследнем этапах? За последний год таких пропавших без вести девушек, обратившихся в модельное агентство Морталюк, насчитывалось около трех десятков. Проживали они в разных областях России, а потому милиция не усматривала или не желала усматривать в этом настораживающей системы. Заявления об исчезновении несостоявшихся манекенщиц принимались неохотно, расследования велись спустя рукава, ни одно возбужденное дело не было доведено до конца. Более того, примерно полторы недели назад все пропавшие девушки, словно сговорившись, обзвонили своих родных и близких, твердя одно и то же: устроились, мол, на хорошую работу, все в порядке, просим не беспокоиться и не паниковать.
Родители таким новостям не обрадовались, но в отделения милиции бегать перестали. Дела, одно за другим, стали закрываться по причине отсутствия состава преступления. Так бы и забылась история, если бы не аналитическое управление ФСБ. Там с давних пор изучались и систематизировались оперативные сводки МВД, поскольку в этой мутной воде водилась не только всякая уголовная мелочь, но и крупные хищники, отслеживаемые на Лубянке. Еженедельные отчеты аналитиков заносились в банки данных, компьютеры их обрабатывали и сортировали, отделяя зерна от плевел. Раз в месяц на стол руководства ФСБ ложились аналитические выкладки, на основании которых можно было судить об аномалиях в общей картине преступности. В соответствии с новыми задачами, поставленными перед Службой безопасности России, борьба велась не только со шпионажем и терроризмом. ФСБ все активнее проводила операции по предотвращению коррупции, торговли оружием и наркотиками, живым товаром.
Даже если Морталюк не скатилась до банальных поставок русских девушек в иностранные бордели, следовало хорошенько присмотреться к ее нынешнему образу жизни и окружению. В полном соответствии с бессмертным жегловским постулатом о том, что вор должен сидеть в тюрьме, на Лубянке не оставляли надежд поймать Леди М на незаконной деятельности, чтобы наконец упечь ее за решетку. Но самым важным было отыскать пропавших девушек и, если они попали в беду, выручить их. Куда они подевались? Почему все звонили домой с одного мобильного телефона? Где и, главное, зачем держали всю эту ораву незадачливых любительниц красивой жизни?
* * *
Задумавшийся Бондарь едва не пропустил свою остановку, в последний момент протиснулся между створками начавших съезжаться дверей и очутился на перроне станции «Театральная», многолюдной, несмотря на то что час пик постепенно сходил на нет.
Бондарь выставил правое плечо вперед, вклиниваясь между колышущимися человеческими фигурами. Все вокруг дышало, шаркало, пахло, шевелилось. Граф Толстой, большой идеалист и такой же большой умница, напрасно сокрушался о том, что не способен возлюбить все человечество скопом.
«В Московском метрополитене очень ясно понимаешь, почему это невозможно, – подумал Бондарь, поднимаясь по эскалатору. – Уж кто-кто, а я точно не люблю человечество. Некоторых женщин и товарищей по работе – да, но их можно по пальцам перечесть. По пальцам одной руки, частично сжатой в кулак. Незнакомые люди мне не братья, я им тоже не брат, не сват и даже не троюродный дядя. Почему же получается так, что это ради них я выполняю свою работу? Наверное, любовь тут ни при чем. Наверное, побудительные мотивы тут другие. Первый из них – долг. Сейчас это слово опошлено, его неловко произносить вслух, но чувство долга сохранилось во многих из нас. Пропадает оно, и от человека тоже мало что остается. Так, ходячее недоразумение в штанах или без штанов. Пищеварительный тракт с конечностями. К сожалению, таких с каждым годом становится все больше».
Бондарь двинулся к выходу из подземного перехода, но вдруг вспомнил, что должен хотя бы частично загладить вину перед Тамарой, и остановился возле малость поддатой цветочницы.
– Сколько стоят ваши пионы?
– Это гладиолусы, – оскорбилась женщина, покрепче обжимая ногами свое ведро.
– Гладиолусы так гладиолусы, – сказал он. И взял целую охапку.
* * *
Дверь Бондарь открыл сам, так и не отважившись тронуть кнопку звонка. Вошел в прихожую, включил свет, потоптался, сбрасывая обувь и пальто. Никто на шум не вышел. Тишина в квартире была гнетущей.
– Гм, – кашлянул Бондарь, шурша целлофановым кульком.
Тамара по-прежнему никак не реагировала на его возвращение. Приблизив лицо к зеркалу, Бондарь провел пальцем вдоль припухшего рубца на скуле. Н-да, подумал он, за порез от бритья выдать не получится. И вообще кривить душой не хотелось. Постоянно выдавая себя за кого-то другого во время выполнения заданий, учишься дорожить минутами, когда можешь побыть самим собой. Но как рассказать Тамаре правду о событиях вчерашнего дня? И как объяснить, что звонить ей он не стал, опасаясь прослушивания? Она могла выдать Бондаря неосторожной фразой. Спросить, к примеру, связано ли его отсутствие с выполнением нового задания. Ведь Тамара не поверила в то, что Бондарь бросил службу и ушел на вольные хлеба. Слишком хорошо она его знала. Настолько хорошо, что он понятия не имел, как станет выкручиваться.
Оттягивая неизбежное выяснение отношений, он постарался придать взгляду решимость и спокойствие, которых не испытывал. Выставил дурацкий букет перед собой и двинулся в глубь квартиры.
На кухне Тамары не было, там царили чистота и порядок, но вкусные запахи за сутки улетучились, выветрились, словно их там никогда не было. Гостиная тоже была пуста и неприветлива. Подбадривая себя покашливанием, Бондарь заглянул в спальню.
– Привет, – сказала ему Тамара, сидящая на кровати со скрещенными ногами. – Простудился?
– Нет, гм-гм. – Бондарь переложил букет из руки в руку. – Все в порядке.
– Приятно слышать, – кивнула она, не отрывая глаз от разложенных поверх простыни карт. – А я вот гадаю. Неизменно выпадает «дальняя дорога».
– Я действительно уезжаю, – хрипло произнес Бондарь. – Завтра утром. На рассвете.
Тамара подняла взгляд. Одеяло, наброшенное на манер чапаевской бурки, придавало ее облику что-то комическое и трогательное одновременно. Однако улыбаться Бондарю не хотелось. Особенно после того, как он услышал спокойное:
– Я тоже уезжаю.
– Куда? – опешил Бондарь.
– Не знаю. – Пожав плечами, Тамара поспешила поправить сползшее одеяло. – Карты этого не говорят. Просто предсказывают дальнюю дорогу. В ближайшем будущем.
– Ты веришь картам?
– Чему-то же надо верить…
– Я принес тебе цветы, – брякнул Бондарь.
– Как в плохом анекдоте, – сказала Тамара. – Или как в пошлом фильме про неверного мужа. Нет, вру. – Она тряхнула волосами. – Ты мне не муж, я тебе не жена. Действительно, почему бы не обмениваться маленькими знаками внимания после проведенных порознь ночей? Так и следует поступать любящим людям. – Тамара взялась тасовать карты, которые то и дело рассыпались по кровати. – Очень красивые гладиолусы, очень. Они так идут к твоему новому костюму. Ты прямо как денди лондонский одет, Женя. Всегда приходи по утрам с цветами, всегда. Но не с гладиолусами.