– Катись-катись, – махнул рукой Роднин. – Шут гороховый.
– Икорочки привезти, Василий Степанович? – вкрадчиво осведомился Бондарь, не спеша покинуть кабинет. В его душе кипела обида. Его, опытного волкодава, отправляют за образцами героиновой «дури», словно с этим заданием не справится любой начинающий опер! Где справедливость? Неужели Бондаря плавно переводят на скамейку запасных?
Глядя в упор на полковника, он заметил, как тот постепенно меняется в лице, все больше походя на человека, находящегося на грани гипертонического криза.
– Ико… – побледневшие губы Роднина не сразу сумели выговорить четырехсложное слово. – Какой икорочки?
– Осетровой, – не унимался оскорбленный в лучших чувствах Бондарь. Он понимал, что переступает опасную черту, но поделать с собой ничего не мог. – Сами сказали: астраханские арбузы еще не поспели. В таком случае лучше гостинца, чем осетровая икра, не сыскать. Героин не в счет, он ведь для служебного пользования, как я понимаю?
– Вон! – задохнулся Роднин. – С глаз долой! Мальчишка, сопляк! Ты что себе позволяешь? Еще раз повторится подобное – пеняй на себя. Вмиг из органов вышибу. И никаких, понимаешь, гвоздей!
Белый пух на голове полковника вздыбился. Чем-то это напоминало готовый осыпаться одуванчик. Тихо-тихо, чтобы не потревожить наэлектризованный до предела воздух, Бондарь попросил:
– Извините, Василий Степанович. Не хотел обидеть.
– Да пошел ты…
Роднин демонстративно отвернулся к окну. Под кожей на его скулах ходили желваки, словно там находилась пара крепких орешков, которые он вознамерился раскусить во что бы то ни стало.
На душе у Бондаря стало гаже, чем в привокзальном сортире какого-нибудь занюханного райцентра. Понурившись и опустив голову, как пес, сдуру тяпнувший хозяйскую руку, он поплелся к двери, где был остановлен усталым:
– Погоди, Женя.
Это было так не похоже на то, чего можно было ожидать от полковника, что Бондарь едва не споткнулся.
– Да? – спросил он, оглянувшись через плечо.
– Не геройствуй там, прошу тебя, – оттого, что Роднин говорил, продолжая смотреть в окно, голос его звучал глухо. – Мне нужны только образцы астраханского героина и ничего больше. Пора тебе остепениться. Не собираешься же ты размахивать пистолетом до седых волос? – Полковник машинально провел ладонью по голове. – Войны не выигрывают в одиночку. В одиночку, как правило, умирают.
– И живут, – тихо сказал Бондарь, – некоторые живут в одиночку, Василий Степанович. Точно так же, как умирают.
Ответа не последовало. Что можно было возразить на это? Роднин просто махнул рукой: «иди». К Бондарю он так и не повернулся. Ему не хотелось, чтобы подчиненный увидел выражение его глаз. Оно плохо вязалось с непримиримо стиснутыми челюстями начальника оперативного отдела УКРО ФСБ России.
Представьте себе египетскую танцовщицу, сменившую прозрачные одеяния на застиранную мешковатую футболку, но сохранившую соответствующую прическу и грацию, и вы получите некоторое представление о том, как выглядела Вера Савич, снующая по кухне Бондаря.
Ужин был готов. Осталось сделать поджарку для вареников с картошкой. Сваренные и промасленные, они уже млели в укутанной полотенцем миске, а Вера, ловко постукивая ножом, резала лук. Мать научила ее добавлять в поджарку сало – искромсанное в мелкое крошево, оно готовилось перекочевать на раскаленную сковороду. Горкой лежала на столе тщательно протертая морковь. Время от времени Вера брала ее щепотью и отправляла в рот, мыча то ли от удовольствия, то ли от нежелания обрывать на середине мелодию, которую она напевала.
Небо, как море, раскинулось над головой.
Пенятся в нем облака, словно белый прибой.
И пока
В небе плывут облака
И небосвод голубой —
Мы будем вместе с тобой.
Почему не петь, когда на сердце легко и радостно? Вот уже почти три месяца Вера не ходила, а летала – на крыльях любви. Женя Бондарь оставил ее у себя, чего еще желать? Они были вместе, как мечталось Вере, когда она томилась в эстонской темнице. И пусть Бондарь был скуп на ласки – разве это главное? Нет, конечно. Главное, что он есть, был и будет.
Время несет нас по жизни, как будто река.
Прошлое смутно нам видится издалека.
И пока
Катится эта река
И небосвод голубой —
Мы будем вместе с тобой.
Не сознавая того, Вера улыбалась, хотя в приготовлении ужина не было ничего забавного. Просто настроение было хорошее, вот и все. Кухня блестела чистотой, как выдраенная кают-компания военного корабля, а с минуты на минуту должен был прийти домой человек, ради которого Вера старалась. Чем не повод для радости?
Перемешанная с луком и шкварками морковь отправилась на шипящую сковороду, распространяя восхитительный аромат. Вера знала, что вареники выйдут на славу, потому что главным ингредиентом блюда была вложенная в них любовь. Толченая картошка, поджарка, масло и специи – дело второе, если не третье или даже десятое. Главное, с каким настроением готовишь. Если для того, кто дорог, то все получается как бы само собой. Дело спорится, а ты лишь присутствуешь при этом, мурлыкая себе под нос:
Жизнь коротка, словно строчка на белом листке.
Скоро исчезнем с тобой, как следы на песке.
Но пока
Не оборвалась строка
И небосвод голубой —
Мы будем…
– Вместе с тобой, – пробормотала Вера, окидывая критическим взглядом стол и расставленные на нем приборы.
Бондарь был неприхотлив в еде, но крайне щепетильно относился к обстановке, в какой проходила трапеза. Пятнышко на ложке или волосинка в тарелке отбивали ему аппетит напрочь. Вот почему кухня, как и комнаты, содержалась Верой в идеальной чистоте.
Наведение порядка не составляло большого труда. Квартира была полупустой, поскольку Бондарь вывез отсюда все, что напоминало ему о жене и сыне. Судя по тому, как он хмурился и скрежетал зубами по ночам, воспоминания продолжали тревожить его во сне. Оставалось надеяться, что наяву ему легче справляться с призраками прошлого. Вера старалась изо всех сил, чтобы заменить Бондарю погибшую жену.
Благодарность ей была не нужна. Она-то была живой, и ей хотелось любви. Всего-навсего. Не больше, но и не меньше.
* * *
– Вкусно, – коротко сказал Бондарь, вытирая губы салфеткой.
– Это из-за поджарки, – похвасталась Вера.
Она разделалась со своей порцией вареников первой и теперь боролась с желанием неотрывно наблюдать за тем, как насыщается Бондарь. При этом ей хотелось подпереть щеку рукой, как это делала мать, но вместо этого Вера сидела ровно и отваживалась лишь на быстрые короткие взгляды из-под полуопущенных ресниц.