Незнакомец, зрачки которого сделались такими огромными, что почти заполнили собой всю радужную оболочку глаз, никак не отреагировал на эту сбивчивую речь. Подождал, пока она закончится и спросил:
– Тебе ведь ужасно хочется пожить подольше, верно? Что ж, считай, что твое желание исполнилось.
– Как? – спросил Марат.
Вернее, собирался спросить. Нож противника дважды перечеркнул его живот, после чего Марат превратился в безвольную куклу. Все, на что он был способен, это поддерживать обеими руками вываливающиеся внутренности. Комната закружилась, закачалась, наполняясь канализационными запахами и звуками.
– Теперь живи, – сказал незнакомец, направляясь к выходу. – Минут пять у тебя есть. Желаю тебе провести их в полном сознании.
Дверь гостиничного номера захлопнулась. Перед угасающим взором Марата распахнулась совсем другая дверь, последняя. На ней не было никаких опознавательных надписей, но и без того было ясно, что таит в себе бездонный мрак за порогом. И не нашлось никого, кто взялся бы утешать или сопровождать уходящего в темноту Марата. Ни по одну сторону двери, ни по другую.
* * *
Добравшись до своего кабинета, Воротюк снял генеральскую фуражку с высокой, по-вермахтовски выгнутой тульей и сокрушенно уставился на лопнувший козырек. Брезгливо оглядел изгаженный китель, швырнул его в шкаф, бросил туда же фуражку. Эти контрактники, пикетирующие вход в штаб, совсем озверели, подумал он, занимая место за столом. Даже взвод здоровенных десантников, прокладывавших генералу путь сквозь бушующую толпу, не смог уберечь его от неприятных инцидентов. Испорченная фуражка – это раз. Загустевший плевок на левом погоне, напоминающий полуразложившегося слизняка, – это два. Наконец, довольно болезненный удар в левую грудину, ощущавшийся даже теперь, когда успокоившийся Воротюк присосался к затребованному стакану чая с лимоном. Лицо ударившего его типа совершенно вылетело из памяти, зато его глаза запомнились генералу прекрасно. Вроде бы нормальные, серо-голубые, но все равно какие-то нечеловеческие. Словно с диким зверем нос к носу столкнулся. С хищником, взмахнувшим когтистой лапой. Больно… Поморщившись, Воротюк расстегнул рубаху и внимательно оглядел пострадавший бок. Ничего страшного, если не считать багрового пятна, расплывшегося под левым соском. Безобразие. Завтра утром нужно вызвать роту ВВД и разогнать всю эту бунтующую шваль к чертовой матери. Нет, сегодня же. Но сначала придется дать интервью журналюге из «Московского комсомольца», дожидающемуся в приемной. Обстоятельное, взвешенное интервью, из которого общественность узнает, что требования горе-вояк просто смехотворны. В округе лишних денег нет и не предвидится. Как только появятся, так сразу и будут выплачены контрактникам. В полном объеме. Или хотя бы частично. Да, лучше частично, решил Воротюк, приведя себя в порядок и распорядившись пригласить в кабинет столичного журналиста.
Это был прилизанный и гладкий, как заматеревший колобок, мужчина, поспешивший выложить на стол сразу два диктофона, один меньше другого.
– В какой говорить? – осведомился Воротюк, недовольно поводя носом из стороны в сторону.
– Без разницы, – заверил его журналист. – Я буду задавать вопросы, а вы отвечайте.
– Как в прокуратуре, хе-хе?
– У прокуратуры, хе-хе, свои дела, а у нас, хе-хе, свои… Итак, вопрос первый. Неужели СКВО обнищал настолько, что не в состоянии выплатить деньги сотне контрактников?
– А ты знаешь, какая сумма долга на сегодняшний день набежала? – гаркнул Воротюк. – От девяноста до ста двадцати тысяч рублей на каждого человека. И что же, я их родить должен, по– твоему? Банк ограбить? Свой именной золотой пистолет с молотка продать?
– Насколько мне известно, округу было выделено достаточно средств, чтобы…
– Ему известно! – саркастически перебил Воротюк журналиста. – А теперь ты на мой вопрос ответь, коли такой умный. Можно ли родину-мать за горло брать, свои шкурные интересы отстаивая? Что это за мода такая пошла – чуть что: сразу бастовать? Мы тут в штабе в бирюльки играемся, что ли? – Генеральский голос задрожал от негодования. – Этим иудам продажным было ясно сказано, что свои тридцать сребреников пусть получают по месту службы, в Гудермесе или Шали. Вместо этого они торчат тут и мешают нормальной работе. Ты хоть представляешь себе, дорогой, сколько у меня разных проблем, помимо разборок со всякой голытьбой?
– Примерно, – кивнул журналист. – Например, разработка сверхсекретной военной операции, подробнейший план которой гуляет по сети наряду со свежими анекдотами и фотографиями голой Алсу.
– По сети? – напрягся Воротюк. – По какой сети?
– По всемирной. Интернет. Доводилось слышать о таком?
– Доводилось. И что?
Колобкообразный журналист ощерился, сделавшись похожим на персонажа старого фильма ужасов про всеядных зубастиков.
– А то, что вчера вечером на все официальные сайты и порталы поступила прелюбопытнейшая информация, касающаяся штаба Северо-Кавказского военного округа, вашего покойного заместителя Конягина и вас лично.
– Ин… – Воротюку пришлось помассировать левый бок, прежде чем он смог выговорить слово полностью. – Информация, значит. Какого рода?
– Я бы сказал, весьма скандального рода. Потому что, помимо плана операции, пользователи Интернета получили возможность ознакомиться с состоянием личных банковских счетов генерала Воротюка и его бывшего заместителя. – Журналист прямо-таки лоснился от злорадного удовольствия, продолжая улыбаться своей чрезвычайно зубастой улыбкой. – Вы можете что-нибудь сказать по этому поводу?
Воротюк с трудом проглотил воздух, который раздирал ему легкие, как если бы он был до предела насыщен невидимыми частицами стекловолокна.
– Могу, – подтвердил он, дивясь тому, что собственный кабинет все сильнее клонится набок, подобно каюте тонущего коробля. – Могу, – повторил Воротюк, часто глотая, дабы избавиться от воздушных пробок, заложивших уши.
– Так скажите, – вкрадчиво предложил журналист-колобок, указывая глазами на работающие диктофоны. – Вам теперь на эту тему много говорить придется, так что самое время поупражняться в красноречии.
– Я скажу… Сейчас…
Воротюк умолк, борясь с подступающей дурнотой. Мысли мешались, как будто генеральские мозги кинули вариться в котел, старательно шуруя там поварешкой. В ушибленном боку ощущалось усиливающееся онемение. Время от времени перед меркнущим взором генерала сгущалась черная туча, сквозь которую на него глядел тот тип, который ударил его у входа в здание штаба. Стальные глаза, полыхающие совершенно нечеловеческой яростью. Как этот безумец очутился в толпе помятых жизнью контрактников? Затесался туда специально, чтобы под шумок добраться до начальника штаба? Зачем? Кто он такой?
– Скажите, скажите, – настаивал журналист, голос которого звучал так, словно его пропускали сквозь несколько слоев ваты.
Генеральский язык кое-как повернулся во рту, выговаривая с натугой: