Анна, к моему изумлению, рождена для настоящей езды, такое бывает только от природы.
Какой-то юнец нервно шарахается от нависшей над ним физиономии Чира: ну, конечно, гнедой, глаза на черном фоне кажутся бешеными… На самом деле Чир развлекается.
У Андреаса конь идет боком, оттирая других, потом резко наклоняет голову и взбрыкивает задом.
— Врезать ему плетью, не обязательно сильно, но такое нельзя оставлять безнаказанным, — равнодушно замечаю я, возвышаясь над ним, простертым в пыли.
Тут Никетас ложится на своем пегом коне в гриву лицом, сползая с него со стоном. Ну, все, неплохо для начала.
— А теперь — седла, — командую я.
Дальше у меня возникает проблема: я поехал бы кое-куда один, но стоит только представить себе встречу — нет, не с саракинос, не думаю, что хоть один из них может еще оставаться в лесах после массовой облавы, которую устроили им ополченцы (по гневному приказу Зои, конечно). Но что будет, если я встречусь именно с ополченцами: человек, говорящий на очень странных языках, каких угодно, кроме местного.
— Анна, — сказал я. — Ты можешь отказаться, но… Что тебе сказала твоя колдунья?
— Что она защитит меня, а я защищу тебя, — с полной уверенностью отозвалась Анна.
— Вот и отлично. А теперь — об искусстве воровать. Там, возле бани, были некоторые инструменты, кирки и лопаты… Главное — пробраться потом сзади вилл…
Анна, справившись с изумлением, пошла на задание.
Она собралась уже воровать и коня — коня Ясона, не меньше — но я ее успокоил и указал на первого попавшегося.
Дорогу через гору, сокращающую путь, Чир хорошо запомнил со вчерашнего дня. Но я направил его в этот раз чуть правее, так, чтобы симандр — если он зазвучит — оказался бы у нас по левую руку.
Оставил коней на склоне, в тенистом и травянистом месте. Покосился на Анну и мысленно сказал ей «молодец» за простую тунику из дешевого льна: не так заметно.
Повел ее вниз по склону, вспоминая, как уже дважды мы могли натолкнуться на ополченцев, но каждый раз чуткие уши Чира помогали мне скрыться с пути вовремя. Правда, оставались следы от наших копыт…
Хотя бы одно ясно: всех зверей в округе эти поисковые отряды разогнали, без сомнения.
И так, кстати, и не нашли пропавшего охотника. О котором уже и говорить все перестали.
И вот мы лежим на пригорке над той самой цветущей долиной: фрукты, виноград, монастырские стены. Хотя находимся мы от всего этого довольно далеко, поскольку в этот раз у меня нет никакого желания рушиться, как в прошлый раз, монахам на голову.
Так, два храма под двумя толстыми башнями. Один — для чужих, где мы с Прокопиусом говорили богам «спасибо», второй для самих монахов.
Стены — не пробьешь никаким тараном, высокие, мощные. Ну, это-то понятно — граница придвинулась к этой долине довольно давно, как минимум полвека назад. Здесь каждый монастырь — кастеллий, каждая деревня — кастра.
У прежнего императора, Лео, и у нынешнего, его сына Константина, масса врагов в монастырях с тех самых пор, как по приказу Лeo было уничтожено первое изображение бога над Бронзовыми воротами у входа во дворец. Монастырь Студиос в Городе — гнездо оппозиции. Другие монастыри — Хора, Эвергетис, Далмату — не лучше. Но то столица, а здесь, на востоке империи, как я слышал, монахи уже столетия три считали, подобно нынешним владыкам империи, что не может неграмотный мастер изображать на стене человека, похожего на Аркадиуса, и говорить всем, что это — бог. Бога изобразить невозможно. Вы поклоняетесь идолу, друзья. Так что же, интересно, думают здешние монахи? Наверное, что только при императорах, запрещающих изображать бога, в империю пришли победы.
Слева, на дорогу, выходит глухая стена, над ней окошки — допустим, там живут монахи. Внутренний двор, конюшни — мы ведь заходили туда с Прокопиусом. А что это за пристройка по противоположную сторону от дороги? Стены глухие, никаких окон, размером с очень большую конюшню. Склад, конечно. Фрукты, вино, все прочее. Очень большой склад, пустой внутри.
— Как идет звук отсюда, в какую сторону? — спрашиваю я Анну.
— Вправо-влево по дороге… — задумывается она. — Немножко вниз, до той горы…
Я с ней соглашаюсь. И делаю вывод: до холмов Юстинианы отсюда никаких звуков, даже очень громких, долететь не может.
Зато до нас отчетливо долетают голоса двух монахов, которые толкают телегу прямо к воротам склада. Они гудят что-то — мне, конечно, непонятное, но я отчетливо различаю одно слово.
«Драко».
Анна лежит на траве ничком, закрывая голову руками. Потом все-таки переводит.
— Они говорят — кормить дракона… Это не монастырь. Это что-то совсем другое. А нельзя ли нам отсюда уйти, а то он сожрет наших лошадок?
— Конечно, мы уйдем, — говорю я. — Только одно: где у них тут кладбище?
— Под стеной… Да вон же оно.
Мне не нужно долго рассматривать это место, чтобы понять: на кладбище давно уже никто не рыл землю.
— А если умерли люди, верящие в другого бога? — наконец, интересуюсь я.
— Тогда их закопают где угодно, — пожимает плечами Анна и смотрит на меня с робкой надеждой: ты же не хочешь, чтобы тебя закопали вне ограды кладбища?
И мы ползем вверх, к лошадям.
«Где угодно», думаю я. «Звук. А, кажется, понятно».
В лесу тихо. Похоже, облава закончена — иначе нас давно уже нашли бы.
Этот длинный гребень, разделяющий две дороги, заканчивается каменистым мысом, тем самым, где развилка — наша с Прокопиусом дорога сворачивает на ту, которая приводит к монастырю, а сам мыс — этакая каменная полка над головами… Туда, вверх, есть короткая и неплохая дорога.
— Не надо, — говорит Анна не очень уверенно.
— Посмотри на лошадей, — говорю я. — Они спокойны. Ни одного зверя нет вокруг. Мы только взглянем.
— А кирками мы будем отбиваться?
— От кого, моя дорогая?
Но то, что лошади чуют наверху, им не только не нравится — оно приводит их в ужас.
Да ведь мы были в этом месте на пути в Юстиниану — здесь, где пещера Тифона, и дерево с трепещущими платочками. А перед пещерой, помнится, были кусты, деревья.
Чир дрожит и пятится.
Страшный запах гари. Никаких кустов или зелени. Черные, обугленные ветки, превратившиеся в пепел кустики травы. Черная земля под ногами.
И только дерево, нетронутое, застыло на обрыве. Тряпочки и ленточки на месте — вон он, шарфик Зои, слегка запылившийся и поблекший.
И какие-то черные, жирные мухи вьются стайкой.
Мы уводим лошадей в лес, они успокаиваются. Я отвязываю кирки и лопаты.
— Что с тобой происходит! — отчаивается Анна, в ужасе глядя под ноги. — Это она тебя таким сделала, я знаю. Иесу Кристе… Ты что, хочешь с этой киркой идти в пещеру? Тебе надоело жить?